Видимо, какая-то мальчишеская часть его сознания втайне допускала, что от страшных проклятий в адрес этого места, о чем он слышал от травмированных гостей званого приема, в их доме должно было вынести все окна, сорвать кровлю с крыши, повалить живую изгородь вдоль длинной извивающейся подъездной аллеи.
Но, если вдуматься, были ли такие разговоры столь уж абсурдными, учитывая то, что все это они видели своими собственными глазами? Когда на их глазах живые люди, их гости, которые только что спокойно дышали и разговаривали, вдруг рассыпались в прах.
Интересно, как все-таки полиция все это в конце концов объяснит?
Наркотики. Конечно же, их всех отравили и подвергли какому-то оптическому обману, ставшему прикрытием грандиозной кражи. При этом полицейские, которые работали на их участке всю ночь, предоставили им с матерью подробную опись всего, что находилось в комнатах, включая, кстати, и драгоценности, которые его мать за два дня до этого привезла сюда из Лондона.
И похоже, что все было на месте. Но не исключено, что, когда его мать немного придет в себя, она по этим спискам и обнаружит какую-то пропажу. Все же это точно не могло быть настолько крупным и ценным, чтобы для его похищения потребовалось использовать тайный подземный ход.
Алекс в одиночестве постепенно обходил все комнаты, в которых всего день назад звучали веселый смех и восторженные возгласы, а к вечеру – пронзительные крики ужаса в охватившей всех панике.
«Нужно отправиться на лужайку, – сказал он себе. – Я хочу снова увидеть это жуткое место. Незамедлительно».
Одно старинное высказывание гласит, что, упав с лошади, нужно постараться как можно скорее вновь сесть в седло. Хотя, возможно, тут оно было не особо к месту – шоку, пережитому накануне, он, скорее, предпочел бы сломать себе кости.
Наркотики. Иллюзия. Обман. Кража.
Он просто перебирал в уме эти слова, приноравливался к ним, прикидывая, насколько они приемлемы. Но ответ мог прийти только тогда, когда он еще раз побывает на месте преступления.
Стекла в дверях, выходящих на террасу, в панике были разбиты. Странно, что полиция не закрыла этот проход какой-то баррикадой изнутри или не забила досками. Впрочем, подобный ремонт – это же не их дело. Алекс осторожно шагнул сквозь дверь, стараясь не задеть острые осколки стекла, остававшиеся в раме, а потом пошел по пути, по которому вчера проходили гости, – сначала в патио, а потом вниз по ступенькам каменной лестницы, ведущей на зеленую траву.
Он должен был быть готов к тому, чтобы увидеть опрокинутые стулья, брошенные зонтики, пологи навесов, хлопающие на легком ветерке. Да, весь мусор и прочие следы этого поспешного бегства были на месте. Но зловещие горки пепла, равно как и кучи пустой одежды и обуви, слава богу, исчезли.
И все же открывшийся вид разрухи расстроил его больше, чем он ожидал. Вероятно, все это смотрелось хуже только из-за того, что утро было ясное и замечательное, что невольно вызывало в его памяти воспоминания о счастливых днях, проведенных здесь. Он вспомнил закаты, которые всегда представлялись ему как огромный оранжевый костер, разгорающийся на западном горизонте за линией шелестящих зеленой листвой деревьев. Щелканье крокетных шаров на стриженой травке лужайки… Но сейчас здесь царила настороженная тишина, словно в доме с привидениями.
«А я ведь уже не тот, – вдруг осознал он. – Я сильно изменился, в силу того что видел здесь».
Как долго он стоял на этом приятном ветерке? Как долго находился среди призраков вчерашнего кошмара?
И сколько времени прошло, прежде чем послышалась эта музыка?
Вначале зазвучала она очень тихо. На первых нескольких нотах мелодии он даже подумал, что доносится она со стороны соседнего поместья. Однако оно находилось уж очень далеко. А этот высокий мужской голос, доносивший Алексу знакомые до боли итальянские слова, слышался из гостиной, где стоял их граммофон.
Вернувшись в Англию с тоской в сердце по женщине, с которой он познакомился в Каире, тоской, стучавшей у него в висках как второй пульс, он втайне от матери удалился в библиотеку, где с жадностью проглотил либретто оперы «Аида». И сейчас в воздухе звучала как раз лирическая ария Радамеса в исполнении великого Энрико Карузо. Звучала убедительно, с необычайной силой, несмотря на искажения при записи на пластинку. Из разбитых дверей у него за спиной неслось:
Celeste Aida, forma divina,
Mistico serto di luce e fior.
Может быть, это его мать уже выписали из больницы? Ведь это она подарила ему эту пластинку и упоминала о ней как раз перед помолвкой. Но нет, это не могла быть она – ей дали успокоительное всего полчаса тому назад.
Наверное, он начинает сходить с ума.
Но, будь это так, разве мог бы он сейчас помнить свое имя и страну, в которой находится?
Он подошел к двери и, взявшись за ручку, осторожно открыл ее.
Мысленно он уже подготовил себя к тому, что нянечки и врачи в больнице могут оказаться правы: мол, в поместье Резерфордов обитает какое-то необъяснимое зло и что сейчас он через эту дверь шагнет в фантастический потусторонний мир.
Del mio pensiero
tu sei regina,
tu di mia vita sei
lo splendor.
Увидев ее стоящей у граммофона в облегающем модном платье, открывавшем намного больше, чем тот серебристый вечерний наряд, в котором она была в Опере, он бессильно прислонился спиной к ближайшей стене.
А когда он заглянул в эти сияющие немыслимой синевой глаза, у него перехватило дыхание.
Она – босиком, по дубовому паркету – направилась к нему через всю комнату, и он застыл на месте как каменное изваяние. Выражение ее лица невозможно было в точности определить. Что это было? Ожидание? Голодная страсть? Восхищение? Он не смог бы ответить с уверенностью. Он уже вообще ни в чем не был уверен, кроме того, что она стояла здесь, перед ним. Это она поставила эту пластинку. Это она сейчас все ближе подходила к нему.
– Что же вы видите сейчас, лорд Резерфорд? – спросила она. – Что вы видите, когда вот так смотрите на меня?
В ее глазах блестели слезы. Как и в его глазах.
«Я должен ответить. Я должен что-то ответить. Потому что если я не смогу этого сделать, тогда надо будет признать, что у меня действительно какое-то помутнение рассудка».
– Я вижу…
– Да.
Она была уже в нескольких дюймах от него и нерешительно подняла к нему свое лицо, как будто очень ждала его поцелуя, но при этом боялась прикоснуться к нему.
– Я вижу Каир, – прошептал он. – Вижу Оперу, где мы были рядом, и проигрываю это снова и снова в своем сознании. В своих снах. В своих мечтах о том времени, которое мы провели вместе. Вижу, как из нашей ложи я лихорадочно и безрезультатно высматриваю вас внизу, в проходах между рядами кресел. А потом замечаю вас уже в машине…
