Иногда Круковская замечала, что ее перманентное брюзжание никого уже не цепляет, и переходила к активным боевым действиям.
Однажды посреди очередной тирады она грозно обратилась к Сергею Абелю, мирно болтавшему с соседом:
– Абель, ты интеллигент?
Абель встал и ошалело переспросил:
– Чего?
Надо сказать, Серега Абель был не самым точным адресатом для подобного вопроса. Почему Крука выбрала именно его? Может, в этот момент он болтал громче других. Может, потому что был по списку первым. Может, фамилия не понравилась.
– Абель, ты интеллигент? – угрожающе повторила Круковская и забралась на учительский подиум у доски, надеясь хотя бы оттуда посмотреть на долговязого Абеля сверху вниз. Но это бы ей не удалось, даже если б она влезла на стол.
Абель лихорадочно соображал, как бы ему изловчиться ответить, чтоб не попасть под раздачу, но так ничего путного и не придумал.
– Ну да, – неуверенно протянул он после тревожной паузы.
Почему-то этот ответ довел Круку до бешенства.
– Садись, хам! – заорала она со всей ненавистью гегемона к прослойке и перешла наконец на что-то химическое.
На ее уроках наш класс жил почти беззвучной параллельной жизнью, которая переходила в активную фазу, как только Круковская отворачивалась к доске, чтобы выписать очередную заковыристую формулу.
Помню, как в одно из таких чудных мгновений раздался страшный грохот.
Взрыв? Химический эксперимент, затеянный кем-то из наших умников?
Крука испуганно обернулась и увидела отправленного соседом в нокаут Лешу Виноградова, рухнувшего в проход между рядами парт, где его накрыло спинкой сломанного стула.
Озверевшая Крука бросилась к нему с отлетевшей к доске ножкой стула наперевес…
В последний момент неминуемая расправа была неожиданно заменена ссылкой в директорский кабинет. Леше было велено отнести злосчастную ножку Владимиру Федоровичу.
– Пусть он видит! – вскричала Крука, гневно сверкнув стеклами очков. Очевидно, Владимир Федорович должен был увидеть нечто большее, чем просто Виноградова с ножкой от стула.
Леша безрадостно поплелся к выходу.
Вскоре он нарисовался в проеме дверей. Уже без сломанной ножки.
– Ну что, отдал директору?! – мрачно спросила Крука.
– Владимира Федоровича не было в кабинете, – кротко ответил Леша, – я оставил ножку у секретаря, у Людмилы Николаевны. Попросил ее отдать директору, когда он вернется. Людмила Николаевна сначала удивилась, но я объяснил, что это вы просили ему передать…
Сдержать хохот не удалось.
Перед нашим выпуском Круковская выставила Наташе шесть двоек подряд.
Крука, видимо, рассчитывала, что Наташина мама, учитель физики нашей школы, с которой они терпеть друг друга не могли, запросит о пощаде.
Я пересел к Наташе.
Крука оценила маневр. Моя успеваемость по химии рухнула вместе с надеждами на медаль. Но, как говаривал Михайло Васильевич Ломоносов, если где-нибудь чего-нибудь убудет, то где-нибудь в другом месте чего-нибудь обязательно прибудет. Так у нас и вышло…
Круковская и сочинила тот своевременный донос на школу, который подписали и Фантомас и Бегемот.
Незатейливый, но идеологически точный слоган “КРУКА – СУКА” стал надежным паролем мирового сообщества второшкольников.
Каждый выпускник непременно расскажет вам, как он прочитал эти огненные слова, эти наши мене-текел-фарес не только в курилке МГУ или физтеха, в аудитории Гарварда или Кембриджа, но и в аэропортах Франкфурта, Тель-Авива, а то какого-нибудь и вовсе Буэнос-Айреса.
Второшкольными теоретиками строго доказано, что уравнение КРУ×КА=СУКА при замене букв на цифры имеет единственное решение.
Однажды на уроке химии, когда назойливая Крука привычно зудела над ухом, обрывки нескольких фраз проступили из общего монотонного жужжания:
“Когда я была маленькой девочкой, купили новые ботиночки… мама мне говорила… не прыгай через лужи…”
Не знаю, с чего это ее так занесло.
Может, она и лужи связала с тем, что если в кране нет воды – далее по тексту…
Но я посмотрел на нее будто впервые: вот эта, нет, точнее, вот это когда-то было ребенком? маленькой девочкой? прыгало через лужи?
Как же жизнь должна была тебя переехать, чтоб ты стала такой откровенной и даже демонстративной дрянью… И что-то очень-очень отдаленно похожее на жалость шевельнулось – нет, ну не в сердце, а почему-то в районе живота.
Экзамены
Ибез того тревожная пора выпускных экзаменов была подпорчена еще и постоянными слухами об идеологических проверках, насылаемых откуда-то сверху. Опасались, естественно, не физики с математикой. Но вот история с обществоведением…
ЭлПэ лихорадило.
Мы боялись больше даже не за себя, а за школу, готовы были хоть чем-то помочь, честно приходили на все консультации перед экзаменом. Тщетно. Запомнить и воспроизвести ворох верноподданного бреда не получалось. Не тому нас учили.
Спасение пришло неожиданно. Накануне экзамена Наташа искусно пометила экзаменационные билеты.
Бессонной ночью каждый из нас выучил свой билет практически наизусть. Проверяли друг друга по текстам впервые открытого учебника обществоведения, который произвел неизгладимое впечатление.
Последний параграф учебника назывался просто и непритязательно: “Счастье”. А последний абзац звучал так:
Раньше поэты изображали счастье синей птицей, которая ускользала от того, кто хотел поймать ее за крыло. Теперь мы крепко держим ее в руках!
Проверяющая тетка явилась, но она была уже не страшна.
ЭлПэ сидела белей чистого экзаменационного листа, а мы были жизнерадостны и уверены в себе. Никаких нравственных мучений от того, что придется гнать идеологическую пургу, мы почему-то не испытывали.
Меня вызвали почти сразу.
Иду к столу и – о ужас! – начисто вышибло, как именно помечен мой билет. ЭлПэ почувствовала неладное:
– Женя, что с тобой?
И тут меня озаряет спасительная мысль:
– Людмила Петровна, а можно, Наташа вытащит мне билет? На счастье? – спрашиваю со смущенной улыбкой влюбленного дебила.
Проверяющая тетка, насмотревшаяся советских фильмов про школу (а если это любовь?), не смогла скрыть умиления.
Можно!
Наташа коршуном бросилась к столу, быстро-быстро-быстро просмотрела оборотки всех лежавших в ряд билетов и безошибочно вытащила – мой.
Победа! Счастье! Теперь я крепко держал его за крыло.
