Лодку несло в открытый океан. Потом она наткнулась на камень и на секунду остановилась, словно в нерешительности. Затем течение развернуло её, потянуло в сторону, в водоворот, закрутило и подтолкнуло к моему берегу.
Брошенная лодка не может означать ничего хорошего. Воображение уже рисовало страшные картины. Откуда она взялась? Где её хозяин? Что с ним произошло? Ответов не было. Но вскоре они нашлись.
Пока я пытался подтащить лодку к мелководью, на горизонте появился тот, кто мог быть её хозяином. Человек резво бежал по сопкам, перепрыгивая через камни, и то поднимал, то опускал руки, в которых были вёсла.
Через несколько минут, весь красный и запыхавшийся, он добрался до меня и, как само собой разумеющееся, спросил:
– Поймал? Отлично! А то б мне так влетело от жены! Мама не горюй! – Всё это говорил, как мне показалось, уже очень взрослый человек – чуть выше меня, толстенький. Вон, даже жена есть. Хотя он, похоже, побаивался её, словно мы – строгого учителя. – Да… – протянул он, когда мы вдвоём наконец-то вытащили лодку на берег. – Я, понимаешь, за эту лодку такие деньги отдал, что даже сказать страшно. Тем более жене. А купил специально, чтобы сюда на рыбалку приехать. Сам здесь первый раз, жену еле уговорил. Так ведь ни одной рыбины не поймал! Стою на берегу и чувствую, как жена из наших коттеджей в лагере на меня смотрит. Я её взгляд за версту чую. Такой он у неё… энергичный. А если бы ещё и лодку упустил, то и вовсе – сматывай удочки! Ух!
Человек замолчал, оглядываясь по сторонам. Он сидел на берегу рядом со своей лодкой и переводил дыхание:
– А места здесь классные! Вот бы ещё никто над душой не стоял. И если б рыбу эту не надо было ловить, а так просто походить, подышать – вообще фантастика!
Я посматривал на хозяина лодки, который серьёзно и сосредоточенно наслаждался природой и сетовал на невозможность найти гармонию, и мне стало весело. Но я вежливо кивал, соглашаясь с его словами.
Потом он встал и сказал в сердцах:
– Да ну её совсем! Говорят, что рыбалка спокойствия прибавляет, а я никогда так не нервничал – то из-за рыбы, то из-за жены. Вот и лодку упустил, пока спиннинг распутывал. Уж лучше грибы собирать!
Тут я не смог сдержаться и засмеялся.
– Да, брат, тебе смешно… – вздохнул мужчина.
Он подошёл к лодке и, перевернув, взвалил её на плечи. А потом неожиданно вновь сбросил на землю:
– Слушай, а ты местный?
Я неопределённо кивнул.
– Я ведь сюда и сына взял. А он только и делает, что сидит дома перед телевизором да на планшете играет. Его жена никуда не пускает. Знаю, что скажет: мол, ты чуть лодку не потерял, как тебе после этого ребёнка доверить можно? Так ты, может, зайдёшь? Вам всяко веселее будет.
– Не знаю, – ответил я. – Может быть…
– Заходи, наш лагерь недалеко, всего пара километров… – Тут он поскользнулся на мокром камне, сплюнул и сказал: – Точно лучше за грибами…
Сына горе-рыбака звали Мишей, но мама называла его Майклом. Он оказался симпатичным тихим парнем в очках, только очень затюканным. Его маму я видел лишь издали: высокая, с длинными волосами, она смотрела на всех сверху вниз. Какая-то топ-модель. Ей по подиуму ходить надо, а тут тундра, вот она, наверное, и возмущалась. И ничего не разрешала – ни гулять, ни бегать. В общем, несладко приходилось Мишке. Я это по глазам понял, когда нас его папа познакомил.
Дружить нам было непросто. Мама его никуда не пускала. Оно и понятно: у них там, в лагере для богатых туристов, конечно, всё было по высшему разряду, а у нас тут баня с дырявыми окнами. Понятно, конечно, что там цивилизация, но как-то скучно. Да и охранники лагеря внутрь пускать меня не хотели.
Я-то считал, что это неправильно: если все люди равны, то и правила должны быть одинаковые для всех, без всяких там отдельных зон. Но никто со мной в дискуссии по этому поводу не вступал.
– К сожалению, так устроен мир, – говорил отец в ответ на мои рассуждения.
– Как-то неправильно он у вас устроен, у взрослых… – возражал я.
Но мы с Мишкой придумали так бороться с этими обстоятельствами.
Граница их лагеря проходила по расщелине скал. Расстояние между камнями – метра полтора. Мишка сидел на одной стороне, я – на другой. Никто ничего не нарушает, а вроде как можно заниматься своими делами. Нашим любимым развлечением было скалолазание. Сначала мы спускались на дно расщелины. Это метра три. А потом поднимались каждый по своей стене.
Главное было перехитрить охранника, которому очень не нравилось моё присутствие здесь. А чего возмущаться, лагерь – это что, чужая земля, не наша? Он её что, купил? И может мне всё запрещать?
– Такие правила, – бубнил он себе под нос.
А я ему:
– Дурацкие у вас правила.
Иногда, когда никто не видел, мы с Мишкой перебрасывали над расщелиной доску и ходили друг к другу в гости, а когда над нами вновь нависала угроза со стороны охраны, каждый вновь убегал на свой камень.
Так и сидели мы там, как два индейца или два саама, молча с закрытыми глазами вглядываясь в мир и в самих себя. А охранник вглядывался в нас.
В общем, и работа у него дурацкая.
– А почему тебя мама Майклом зовёт? Она у тебя что, англичанка? – спросил я Мишку.
– Да нет… – ответил он. – Она просто говорит, что меня надо так воспитывать… Говорит, что русских нигде не любят, потому что у нас сплошная грязь и беспорядок. И надо отсюда уезжать.
– А ты что думаешь?
– Да ничего не думаю, – признался Мишка. – Как я могу что-то думать, если мной как в компьютерной игре управляют. У меня и возможности-то нет самому что-то решать…
– М-да, – сочувственно протянул я, вспоминая разрушенные здания посёлка и свою тоску в первые дни после приезда. – Хотя и в грязи жить не хочется…
Какая-то правда во всём этом была. Вот идёшь по тундре: красивая-красивая, скалы – как памятники мировой мудрости и величия. И тут же под боком – брошенная ржавая машина, оставшаяся от военных. Или свалка пакетов, остатков еды – это уже туристы. Отдохнули, нагадили и уехали. Скорее всего, навсегда. Потому что, если бы собирались вернуться, так бы не поступили. А когда всего этого много, то становится совсем тоскливо. Вот и пойми: права Мишкина мама или нет? Так просто не разобраться.
Олень и телёнок
Ветер и шум волн были самыми привычными звуками Рыбачьего. Они наполняли воздух, проникали в скалы и расщелины, прижимались к ягелю, перебирали крохотные белые, жёлтые, фиолетовые арктические колокольчики и уверенно обнимали ярко-малиновые цветы иван-чая. В общем, было понятно, почему на этой земле родились саамские йойки
[9]. Так здесь звучит мир, и расслышать его можно, только если поверишь ветру и морю.
