Валька, в свою очередь, богатых родителей проглотил не поморщившись — впервой что ли? И ответил, что Сева печатал свои фотографии в кое-каких журналах. Однажды выиграл какой-то конкурс на одном из фотосайтов в Интернете. Вот на это и жил. Квартира ему досталась после смерти бабушки, если это можно назвать квартирой, — голые стены и обломки допотопной старушечьей мебели. Но Севке было все равно, лишь бы где-то спать и держать свой архив. Все это Валентин знает лишь со слов друга, сам он у него дома никогда не бывал.
— В каких журналах публиковались фотографии Грищенко? — спросил милиционер. Валя сделал усилие, чтобы вспомнить его имя, сообщенное в начале беседы, и не смог — у него в голове лишняя информация не застревала. Он даже звание забыл, а в погонах не разбирался. Однако Красильников отметил, что взял правильный тон — заговорил собеседника, засыпал его мелкими подробностями, отвлекающими мыслями, и тот уже стал уставать.
Но про журналы Севкины он тоже не знал! Это было чистой правдой, хотя милиционер мог ему не поверить. Сева со своими безмерными амбициями считал, что издания, где его печатают, — где его пока печатают! — недостойны того, чтобы о них упоминать. Вот если бы его фотографии начали выходить в «Time» или «Schpiegel», он бы, конечно, тут же примчался показывать журнал. Разумеется, он был честолюбив, любой фотограф честолюбив, как же иначе!
Кстати, кстати, кстати! Они ведь встречались еще раз, но это было мельком, буквально на пять минут. Вернее, они просто столкнулись на улице, что неудивительно, они ведь с детства живут недалеко друг от друга, потому и пересеклись в одном фотокружке. А почему «кстати» — да потому, что Севка был как-то особенно воодушевлен, весел, что с ним редко случается, и сказал, что у него хорошие новости. Какие — расскажет потом, когда все получится, чтобы не сглазить. Красильников спешил на экзамен, Грищенко тоже куда-то бежал, и долго разговаривать было некогда.
Собственно, и с ментом больше не о чем было говорить. На стандартные вопросы о врагах и недоброжелателях, а также об употреблении убитым алкоголя и наркотиков (не употреблял, не замечен) Валя ответил в самом начале допроса. Ах, пардон, конечно, не допроса, а беседы со свидетелем.
Свидетелю подписали пропуск, попросили звонить, если вспомнится что-то новое, и отпустили с миром. Выйдя за ворота на заснеженную Петровку, Валентин с чистой совестью порвал и развеял по ветру визитку оперативника, только потом спохватившись, что так и не посмотрел его имя и звание. Ну и шут с ним, если мент его снова вызовет, то снова и представится. А вызовет наверняка. Должен же он сообщить лучшему другу Севы причину его гибели, которую наша доблестная милиция, судя по всему, выяснить пока не может.
Хорошо, что он вспомнил о той случайной встрече на улице, думал Валя, усаживаясь в свой «форд фокус» и заводя мотор. Если бы она вдруг всплыла, получилось бы нехорошо, как будто он что-то скрывает — а значит, есть что скрывать. Но ему скрывать нечего, он рассказал все, в том числе и об этой встрече. Ну, почти все, скажем так, — все, что было нужно. Остальное к делу не имеет отношения. И вообще только больной на голову лох будет рассказывать обо всем милиции.
Если начнут глубоко копать, то их деловые отношения «клиент — фотограф» выплывут на поверхность, и это будет кисло. Но Красильников надеялся, что копать не будут — кому интересна смерть безвестного фотографа? Мало, что ли, у милиции хлопот с политиками, судьями и бизнесменами, которых что ни день стреляют и грабят на улицах Москвы. Севкино дело скоро закроют, и никакой памяти в веках не останется от несостоявшегося великого фотографа, ведь архив его сожгли, как сказал оперативник. У Вали имеется подборка фотографий, запечатлевших их похождения, но самого невинного характера, которые можно хранить дома, не опасаясь пронырливой домработницы — все откапывает, старая сука, и стучит папанычу.
А ведь Севу замочили из-за съемок, как пить дать, раз уничтожили негативы и фотографии. Что же он такое нащелкал, во что вляпался, вот бестолочь?! Задумавшись о безвременной кончине друга, Валя загрустил и решил, что сегодняшнюю программу в кабаре посвятит ему. Сегодня Красильникову дадут вести целое отделение. Это будет просто супер! Он попросит заранее расставить свечи на столах, и по его призыву все посетители поднимут их вверх и начнут раскачивать в память о замечательном фотографе Всеволоде Грищенко. В зале погаснет свет, а на сцене будет происходить что-то подобающее с лирической музыкой. Надо посмотреть программу, тьфу, с этой сессией не успеваешь заниматься действительно важными делами.
В голове у Вальки вдруг возник потрясающий номер — траурный стриптиз. Девушка раздевается, вспоминая о своем погибшем друге. Грустная медленная мелодия, плавные движения, приглушенный голубоватый свет. Нет, это просто супер, это обязательно надо сделать. И как бы Севка мог это снять!..
Ольга Васильевна вернулась в свою будочку — стерва Изольда так сверкнула на нее глазами, что пришлось ретироваться в самый интересный момент. Оказалось, вовремя — как раз приехали еще милиционеры, целой толпой, с чемоданчиками и какими-то треногами, наверное, фотографировать место происшествия. Потом явился сердитый врач из «скорой», предупредив, что в нужный момент войдут два «мальчика» с носилками. Жильцы смотрели на непривычных гостей с любопытством, особенно дети, которые как раз потянулись домой после елок с разноцветными пирамидками подарков в руках. Их родители шепотом спрашивали у вахтерши, что случилось, но она лишь пожимала плечами, понимая, что надо хранить военную тайну, не дай бог паника поднимется в доме.
Ей и самой нужно было успокоиться. Она выпила чаю, съела бутерброд с сыром и два кусочка шоколадки «Аленушка», попыталась сначала смотреть сериал, потом юмористическую передачу и наконец концерт, но мысли ее были далеко, и сердце колотилось так, что пришлось принять корвалол. Она то думала об этом бедном парне (почему-то убитый казался ей молодым, хотя лица его она не видела), то о том, что происходило на седьмом этаже после ее ухода. Чем закончился «осмотр» квартиры Мурата Гусейновича, что делали новые милиционеры, было ли продолжение скандала — все это Ольге Васильевне страшно хотелось узнать, а неоткуда. Вот уж милиционеры со своими чемоданами и треногами ушли, переговариваясь. Спустился врач, постоял у окошка вахтерки, пока она пропускала двух санитаров, но на ее робкие вопросы отвечать не стал, пробормотал: «Мне бы ваши заботы, бабушка» — и вышел. Наконец санитары вынесли из грузового лифта носилки с длинным серым кульком, пристегнутым двумя ремнями, — слава богу, в вестибюле в этот момент никого не было. Ольга Васильевна привстала, глядя на серый продолговатый груз, перекрестилась, скорбно покачала головой. Вот так — был человек, еще вчера бегал, дышал, смеялся, застегивал куртку, звонил в двери — а теперь лежит бревном на носилках и тащат его чужие люди, матерясь на поворотах и беспокоясь только о том, чтоб не свалился на пол и поднимать не пришлось.
От этих философских мыслей Ольга Васильевна еще больше разволновалась, позвонила дочке, чтобы узнать, все ли у них в порядке, и рассердилась, потому что они там смотрели какой-то фильм и были так увлечены, что отвечали в трубку только «да» и «хорошо», а сами, наверное, и вопросов не слышали — ни Аня, ни Андрюшка.
