Для беседы им выделили отдельный кабинет и даже — неслыханное дело! — предложили капитану сперва подкрепиться чаем или кофе. «Без кофеина и без сахара», — польщенно буркнул Казюпа, который в отделе находился временно, на птичьих правах и к таким нежностям не привык. Кофе, который принесла пожилая секретарша, был отвратителен, гораздо хуже, чем в «Шпильке», хоть парикмахерши и заваривали его в пенопластовом стаканчике, да не кипятком, а горячей водой из автомата. Видимо, что-то особенное было в руках Карины, Наташи или Марины Станиславовны, а может, дело в том, что для салона просто покупали хороший кофе.
Но, глотая теплое горькое пойло, капитан успел перевести дух и собраться с мыслями. Мысли его главным образом были связаны с тем пикантным фактом, что Казюпа с Грибоедовым уже были знакомы по знаменитому «стариковскому» вечеру у Марины Станиславовны. Вопрос состоял в том, знает ли уже бывший афганец, что опер с Петровки и вальяжный гость приятельницы его шефа, тот самый Виктор Семеныч, которого он так агитировал поработать с ним вместе в тренировочном лагере, одним словом, что они — одно и то же лицо. А если не знает, то как на него сие открытие подействует? Не получится ли, что свидетель вдруг откажется рассказывать то, о чем приготовился чистосердечно поведать милиции?
Увы, проверить это можно было только опытным путем. Казюпа никого в отделе не успел предупредить о своем знакомстве с Грибоедовым, а тот целенаправленно ждал «оперативника с опознания». В конце концов Барабас решил, что эффект, произведенный его неожиданным появлением в роли капитана милиции, скорее обескуражит противника и заставит его выложить на стол те карты, которые он, возможно, собирался утаить. Итак, он встретил Грибоедова той самой знаменитой паузой, которая, по его разумению, была главным оружием опера при раскалывании объекта, обладающего важной информацией.
Ветеран паузу выдержал с достоинством, но соревноваться в умении молчать не стал. Он окинул милиционера довольно насмешливым взглядом и вполголоса произнес:
— А форма вам больше к лицу, чем костюм. Думали меня шокировать, капитан? Поздно. Я видел вас вчера возле Матросской Тишины. Неплохо сработано, а главное — эффектно. Как видите, я здесь. Вы этого добивались?
Он не ждал ответа на свой вопрос, а сразу начал говорить по существу. Еще раз упомянул о тренировках, которые проводит для пацанов на даче господина Переяславчикова. Теперь об этом знает не только Казюпа, но и пресса, а потому нет смысла играть в кошки-мышки. Он, Грибоедов, отпираться не будет и ничего плохого в таких занятиях не видит. Парни должны расти мужчинами, бойцами, а не истеричными барышнями. Он в Афгане навидался таких субчиков, которые хоть и прошли подготовку, но от настоящих выстрелов и крови бледнели, краснели — и первыми попадали под пули. Мужик должен уметь за себя постоять, женщину защитить, негодяя проучить — это аксиома. Что до того, что его ребята кавказцев лупили или еще в каких-то бучах участвовали, то, во-первых, это не доказано, во-вторых, не они одни, в-третьих, дело молодое: разве в наши дни не ходили стенка на стенку, деревня на деревню, а в городе — район на район? Так ведь, капитан?
«Еще один будет припоминать нравы моего поколения, — про себя огрызнулся Казюпа. — Как будто мы только и делали, что курили ворованную махорку и били друг другу морды». Его отец умер от фронтовых ран, когда Витька еще учился в школе, и ходить стенка на стенку ему было некогда — вкалывал после уроков уборщиком на фабрике, чтобы добавить хоть несколько рублей к материной зарплате.
— Ну, допустим, — сказал он вслух. — Но ваши подопечные задержаны как раз за участие в такой драке.
— Потому что болваны, умели бы драться, не попались бы, — жестко сказал отставной подполковник. — Но сидят-то они за другое. Убийство вы им шьете, товарищ капитан, то есть, простите, инкриминируете. А они никого не убивали.
Теперь была его очередь брать собеседника на паузу, но Казюпа не поддался. Он подождал немного и, видя, что Грибоедов ждет вопросов, спокойно сказал:
— Ну, так говорите, Юрий Павлович. Или вы пришли для того, чтобы рассказать, какие это хорошие мальчики, не способные никого пальцем тронуть?
Ветеран подавил вздох и продолжал.
Он пришел, чтобы изложить факты, а факты заключаются в следующем. Во время очередных занятий, даже не занятий, а своего рода показательных выступлений, когда ребята демонстрировали высокому начальству, чему они успели научиться, над домом появился параплан. Парашютисты всегда летали по выходным, у них на соседнем поле было что-то вроде полигона. Иногда их заносило к поселку, а может, специально подруливали посмотреть, как живут новые русские. Леонид Викторович, Переяславчиков то есть, собирался принять меры, чтобы летунов оттуда убрали, запретили им приезжать сюда, но руки все не доходили. Но этот параплан пронесся прямо над их двором, и у одного из парашютистов в руках блеснул объектив камеры. Высокое начальство в лице того же Леонида Викторовича тут же замандражировало, спряталось в доме, а потом потребовало найти папарацци как можно скорее и принять меры, чтобы эти снимки никуда не попали, а сам фотограф больше никогда ничего не снял.
Лично он, Грибоедов, считал, что дело не стоит выеденного яйца, — что там можно разглядеть с высоты птичьего полета, кроме копошащихся на земле козявок! — и попытался объяснить это шефу, но тот уперся рогом. Он немного разбирается в фотографии, раздраженно ответил он афганцу, и знает, что хороший объектив дает десятикратное увеличение, а изображение на снимке можно еще больше укрупнить. Нет никакой проблемы в том, чтобы мое или ваше лицо оказалось узнанным. Ваше-то никому не нужно, а вот мое всем хорошо знакомо, я человек публичный. И сейчас под угрозой находится будущее нашего движения…
Короче, Юрий Павлович сдался и обещал задание выполнить. В конце концов, кто он есть, как не исполнитель. А решение пусть принимает начальник, ему виднее.
Он отобрал двоих ребят понадежнее, но все равно пришлось им помогать на каждом шагу. После долгих мытарств они разыскали наконец этого фотографа, выследили, установили. На дело парни отправились одни, командиру уже не нужно было там светиться. Ну а дальше произошло неожиданное. И слава богу, а вернее, слава подполковнику в отставке Грибоедову, который сумел внушить своим воспитанникам полное доверие, и они ему честно все рассказали.
Короче, когда они пришли в квартиру фотографа, тот был уже мертв.
Капитан Казюпа сделал вид, что ничего особенного ему не сообщили, — мало ли что приходится слышать от свидетелей по делу об убийстве. И стараясь казаться равнодушным, деловым тоном спросил:
— То есть как — мертв?
Грибоедов и понял его вопрос по-деловому.
— Как именно, не знаю, меня там не было. Лежал без признаков жизни на диване, а кто и каким способом его убил — извините. Вы же следствие, вам это должно быть известно. Фотки и пленки всякие были свалены на полу кучей и тлели, часть уже сгорела, но огонь угасал. Ребята эту кучу затоптали, поворошили, чтобы найти снимки нашей дачи с парашюта, но не нашли. Может, уже сгорели, но могли и пропустить, там этого добра было по колено. Все, что осталось, они потом подожгли, уже грамотно, с ацетоном, дождались, пока бумаги прогорят, и залили водой, чтоб пожар не привлек лишнего внимания.
