– В какой войне? – вслух удивился я.
– В войне со скукой. Это самая настоящая война. В этой войне враги повсюду.
Я заказал «Кровавую Мэри». К моему изумлению, в состав напитка входил томатный сок. Мужчина не сводил со спутницы сурового взгляда. Я так и не понял, была его суровость напускной или неподдельной.
– Сказать по правде, Зи, меня такие твои высказывания несколько обижают.
– Да я не про тебя, Скотт… Ты настолько скучным не бываешь. Сегодня – один из твоих лучших вечеров.
Он протянул мне руку:
– Скотт Фицджеральд. А это Зельда.
Когда живешь на свете четвертую сотню лет, тебя трудно чем-нибудь поразить, и все же невзначай оказаться лицом к лицу с автором книги, которая лежит у тебя на ночном столике, – это нечто!
– Я только что прочел вашу книгу «Великий Гэтсби». «По эту сторону рая» я тоже читал – сразу, как только она вышла.
Он будто разом протрезвел.
– И как он вам? Как вам «Гэтсби»? Всем больше нравится «Рай». Всем поголовно. Мои издатели героически отстаивают беднягу, главным образом из жалости.
Зельда состроила гримаску, словно ее вот-вот стошнит.
– Этот пиджак цвета пыли… Эрнест редко бывает хоть в чем-то прав, но на этот раз он не ошибся. Это война против глаз.
– Не все на свете – война, дорогая.
– Разумеется, все, Скотт.
Они были готовы сцепиться, и я поспешно заметил:
– По-моему, выдающаяся. Я имею в виду книгу.
Зельда кивнула. Я заметил, что в ней было что-то детское. В них обоих. Они казались детьми, одетыми во взрослую одежду. В обоих чувствовалась некая хрупкая чистота.
– Я стараюсь ему втолковать, что книга удалась, – сказала она. – Ему говоришь, говоришь, говоришь, но все как об стенку горох.
Скотту явно полегчало оттого, что я одобрил книгу. – В таком случае вы куда лучше того парня из «Геральд трибюн». А вот и ваш коктейль… – Он протянул мне стакан с «Кровавой Мэри».
– Кстати, его придумали здесь, – сообщила Зельда. Я осторожно отпил глоток.
– Правда?
Скотт не дал ей ответить:
– Расскажите-ка, чем вы занимаетесь.
– Играю на рояле. В «Сиро».
– В парижском «Сиро»? – переспросил он. – На улице Дону? Здóрово. Вы молодец.
Зельда сделала изрядный глоток коктейля с джином и спросила:
– Чего вы боитесь?
Скотт сконфуженно улыбнулся:
– Она, как выпьет, всем задает этот вопрос. Непременно.
– Боюсь? – не понял я.
– Каждый человек чего-нибудь да боится. Я боюсь того часа, когда надо ложиться спать. А еще хлопот по дому. Всего того, для чего существуют домработницы. Скотт боится рецензий. И Хемингуэя. А еще одиночества.
– Я Хемингуэя не боюсь.
Я призадумался. И решил хоть раз ответить честно.
– Я боюсь времени.
Зельда улыбнулась и склонила голову в знак то ли пьяного сочувствия, то ли согласия.
– Вы имеете в виду подступающую старость?
– Нет, я имею в виду…
– Мы со Скотти стареть не намерены, правда, Скотти?
– Мы намерены, – с преувеличенной серьезностью подхватил Скотт, – перескакивать из одного детства в другое.
Я вздохнул, втайне надеясь произвести впечатление человека серьезного, вдумчивого, исполненного мудрости золотого века.
– Беда в том, что, когда живешь изрядно долго, в конце концов запас детств истощается.
Зельда предложила мне сигарету. Я взял одну (в ту пору я курил – тогда все курили), другую она сунула в рот Скотту, а третью – в свой. Она чиркнула спичкой, и в ее глазах вдруг промелькнула какая-то дикая безысходность.
– Взрослеть или стареть, – пробормотала она после первой затяжки. – Какой же дивный у нас выбор…
– Ах, если бы нам удалось остановить время… – сказал ее муж.
– Вот над чем надо работать. Знаете, ухватить тот миг, когда счастье плывет мимо. Мы могли бы махнуть сачком, поймать его, как бабочку, и сохранить это мгновение навсегда.
Зельда тем временем оглядывала переполненный бар.
– Беда в том, что бабочек накалывают на булавки. И они умирают… – Казалось, она ищет кого-то. – Шервуд ушел. Зато – смотри-ка! Это же Гертруда со своей Элис.
И они, подхватив коктейли, мгновенно растворились в переполненном зале, а я – хотя они ясно дали понять, что я могу к ним присоединиться, – я остался сидеть один в безопасной тени истории; компанию мне составила водка с томатным соком.
Лондон, настоящее время
Удивительно, до чего близко, практически рядом находится прошлое, особенно когда вообразишь, что оно далеко-далеко. Странно, но оно может выскочить из случайной фразы и нанести удар. Удивительно, что в любом предмете или слове может таиться призрак.
Прошлое – не какое-то особое место. Это огромное множество мест, только и ждущих предлога ожить в настоящем. Только что на дворе стояли 1590-е, через минуту – 1920-е. И все это тесно переплетено. Все это – скопление времени. Оно копится, копится и в любой момент может застигнуть тебя врасплох. Прошлое кроется в настоящем, оно повторяется, возвращается с икотой, напоминая о вещах, которых больше нет. Оно кровавыми каплями проступает на дорожных указателях, мемориальных табличках, что прибиты к скамейкам в парках, оно слышится в песнях, фамилиях, читается на лицах и книжных обложках. Подчас вид какого-нибудь дерева или заката может так поразить тебя, будто в нем сошлись все виденные тобой деревья и закаты, и от этого нет спасенья. Ведь невозможно отыскать мир, где нет ни книг, ни деревьев, ни закатов. Такого мира не существует.
– Вы хорошо себя чувствуете? – спросила Камилла; ее ладонь лежала на обложке книги, так что виднелось только слово «нежна».
– Да. У меня часто мигрени.
– Вы ходили к врачу?
– Нет. Но схожу. – Куда-куда, а к врачу я пойду в последнюю очередь.
Я поглядел на нее. Ее лицо располагало к разговору по душам. Опасное лицо.
– Может, вам нужно отоспаться, – сказала она.
Я недоуменно нахмурился, и она пояснила:
– Я видела, что вы лайкнули мой пост в «Фейсбуке» в три часа ночи. Я еще удивилась: что же он не спит перед рабочим днем?
– А-а.
– Это что, привычка у вас такая? Среди ночи шарить по женским страничкам в «Фейсбуке»? – с чуть озорной улыбкой спросила она.
Я залился краской стыда.
– Это… Это я… Встал поесть.
– Да я шучу, Том. Смотрите на вещи проще.
