Я откинулся на спинку стула, обдумывая услышанное. На душе у меня полегчало: значит, Мэрион жива – или была жива до недавнего времени. Но меня пугала мысль о страданиях, которые ей пришлось перенести.
А вдруг до нее добралось Общество? Что, если кто-то уже пытался заткнуть ей рот? Что, если Хендрику все известно, но он скрывает от меня правду? А вдруг ее кто-нибудь похитил? Например, Берлинский институт. Да мало ли кто.
– Послушайте, Мэри, – сказал я на прощанье, – мне кажется, вам лучше помалкивать о прошлом. Лишние разговоры поставили под удар Мэрион, но они опасны и для вас. Вы можете думать что хотите. Но говорить о своем возрасте лучше не надо.
Болезненно сморщившись, она с минуту поерзала в кресле и в конце концов решилась:
– Я когда-то очень любила одного человека. Женщину. Любила безумно. Представляешь? Таясь от всех, мы жили с ней почти двадцать лет. Мы понимали, что не должны никому говорить о своей любви, потому что это слишком опасно. Любить вообще опасно.
Я кивнул. Мне все стало ясно.
Рано или поздно наступает время, когда нормальная жизнь невозможна без правды. Ты должен быть тем, кто ты есть, несмотря на опасность.
Я взял Мэри за руку.
– Вы помогли мне больше, чем сами догадываетесь. К нам подошла медсестра и предложила чашечку чая.
Я вежливо отказался. Повернулся к Мэри и шепотом спросил ее:
– Вам не доводилось слышать об Обществе «Альбатрос»?
– Нет. Что-то не припоминаю.
– Ладно. Главное – будьте осторожны. И пожалуйста, никому не говорите про… Ну, сами понимаете…
Я бросил взгляд на стенные часы. Уже без четверти три. Через три часа я должен лететь в Дубаи, а оттуда – в Сидней.
– Берегите себя, – посоветовал я Мэри.
Она покачала головой, закрыла глаза и вздохнула. Ее вздох был похож на кошачье шипение:
– Я старуха, чего мне теперь бояться? Хватит мне уже лгать. – Она наклонилась вперед и сжала свою трость с такой силой, что побелели костяшки пальцев. – Да и тебе тоже.
Я вышел и набрал номер Хендрика.
– Том? Как дела?
– Ты знал, что она жива?
– Кто?
– Мэрион. Мэрион. Ты нашел ее? Что ты узнал?
– Том, успокойся. Нет, Том. Ты напал на след?
– Она жива. Лежала в больнице в Саутхолле. А потом исчезла.
– Исчезла? То есть ее похитили?
– Не знаю. Может быть, она сбежала.
– Из больницы?
– Из психиатрической лечебницы.
Почтальон катил по тротуару тележку с газетами и письмами.
– Я не знаю, где она, – прошептал я в трубку. – Но в Австралию я не полечу. Я должен ее найти.
– Если ее похитили…
– Я ничего не знаю наверняка.
– Если ее похитили, тебе в одиночку ее не найти. Слушай, погоди-ка. Я отправлю в Берлин Агнес, пусть там поразнюхает. После Австралии займемся, организуем операцию. Это будет наш приоритет. Мы разыщем твою девочку. Если ее похитили, она может быть где угодно: в Берлине, или в Пекине, или в Кремниевой долине. Самому тебе ее не найти. Ты же был в Лондоне! И упустил ее.
– Я ее и не искал. Вернее, меня сбили со следа.
– Вот именно, Том. Вот именно. Дошло, наконец. Тебя сбили со следа. Верно. А теперь мы это исправим. Ладно, тебе пора на самолет.
– Не могу я сейчас улететь. Не могу.
– Соберись, Том, если хочешь найти Мэрион. Садись на самолет и попроси своего друга о помощи. Как знать? Может, у него есть полезная для нас информация. Ты же видел, как это бывает. Альбы наводят справки друг о друге. Тебе надо вернуться на прямой путь, Том. Нам не известно, где сейчас Мэрион, – это факт. Зато нам известно, где находится твой друг. Берлину это тоже известно. Мэрион сумела выжить на протяжении четырех с лишним веков. Проживет и еще неделю. Главное – сделай все как надо в Австралии, и я клянусь – я клянусь, – что общими усилиями мы ее отыщем. У тебя ведь есть зацепка?
Нельзя рассказывать ему про Мэри Питерс. Нельзя подвергать опасности женщину, которая ни за что не согласилась бы стать членом Общества.
– Я… Мне необходимо ее отыскать.
– Отыщем, Том, – твердо пообещал Хендрик, и во мне вскипела ненависть – столь же ярая, как и вера в него. Сколько раз он давал мне повод для сомнений в его искренности, но я ничего не мог с собой поделать и продолжал ему верить. Я верил каждому его слову. – Я нюхом чую – отыщем. Я так много испытал в прошлом, что теперь могу предсказывать будущее. Я знаю. Знаю точно. Мы почти у цели, Том. Скоро ты с ней увидишься. Но сначала, если хочешь спасти друга, немедленно отправляйся в аэропорт. Ты очень нужен Омаи.
На том разговор закончился, и я, как всегда, повиновался Хендрику. Потому что он оставался моей главной надеждой.
Таити, 1767
Мне было приказано сжечь деревню.
– Поджигай! – ревел Уоллис. – Хочешь вернуться домой, Фрирс, – подпали дикаря! Жги их всех!
Я сжимал в кулаке горящий факел. Рука онемела от тяжести, от напряжения ныло все тело. Опусти я руку, сразу бы полегчало, но я не мог поджечь хижину. Я просто стоял там, на черном песке, напротив молодого островитянина, который не сводил с меня глаз. Он молчал и не двигался. Просто стоял перед хижиной и смотрел на меня взглядом, в котором смешивались и ужас, и презрение. Его длинные волосы спускались на грудь, и на нем было больше украшений, чем на остальных обитателях деревни. Костяные браслеты. Ожерелья. На вид ему было лет двадцать. Но я лучше многих знал, что внешность в вопросе возраста бывает обманчива.
Несколько веков спустя, увидев в ролике на YouTube, как этот человек выходит из океана, я вновь подметил в его глазах похожее выражение. Смесь вызова и недоумения.
Кем-кем, а святым я точно не был. И не видел ничего постыдного в открытии новых земель и расширении границ империи. Я был человеком иной эпохи и целиком и полностью оставался им, когда настали новые времена. Тем не менее я не мог поджечь жилище этого человека. Не знаю, что мне помешало: его взгляд, или интуиция, признавшая в нем собрата, или нежелание брать на душу очередной грех, коих за века жизни у меня накопилось немало.
Наплевав на злобный рык Уоллиса, я зашагал прочь. Вышел на влажный прибрежный песок и выбросил факел в прибой. Затем вернулся к человеку и его не тронутой огнем хижине, вытащил из-за пояса револьвер – перед высадкой на берег его отдал мне заболевший цингой офицер – и положил на землю. Вряд ли островитянин знал, что такое револьвер и для чего он предназначен, но с ножом он наверняка был знаком, и я добавил к револьверу свой клинок.
В кармане у меня лежало зеркальце. Я отдал его островитянину, и тот принялся с интересом себя рассматривать.
