– Что здесь происходит, Файнс? – в упор спросил Кук.
– Фрирс, – мягко поправил его Фюрно.
Кук досадливо махнул рукой:
– Объясните нам, в чем дело. Сдается мне, этот… джентльмен чем-то обеспокоен.
– Так точно, капитан.
– Чем же?
– Думаю, он хочет отправиться с нами.
Тихий океан, 1773
Его звали Омаи.
Позже, когда он стал лучше говорить по-английски, мы узнали, что на самом деле его зовут Маи, что он и пытался втолковывать нам по-таитянски: «Меня зовут Маи». Как бы там ни было, для всех он так и остался Омаи и не стал с этим спорить.
Когда мы бросали якорь у других островов, он уговаривал меня постоять на его доске. До появления слова «сёрфинг» было еще очень далеко, но именно сёрфингом он и занимался: мог стоять на доске сколь угодно долго, при любой волне. Со мной, естественно, все обстояло иначе: едва ступив на доску, я под громкий хохот Омаи немедленно сваливался в воду. Тем не менее мне греет душу мысль, что я был первым европейцем, приобщившимся к сёрфингу.
Омаи все схватывал на лету. На диво быстро освоил английский. Я привязался к нему не в последнюю очередь потому, что он давал мне возможность увильнуть от выполнения нудных матросских обязанностей. Мы усаживались где-нибудь в тени или находили тихий уголок в подпалубных помещениях и повторяли существительные и глаголы, заедая их квашеной капустой из одной плошки.
Я кое-что рассказал ему про Роуз и Мэрион. Показал монетку Мэрион. Объяснил значение слова «деньги».
Он поделился со мной своими представлениями о мире.
Все вокруг наполнено некой сущностью под названием мана – каждое дерево, каждое животное, каждый человек.
Мана – это особая сила. Сверхъестественная сила. Она может быть доброй или злой, но с ней нельзя не считаться.
Однажды мы стояли на палубе, и он ткнул пальцем в доски у нас под ногами.
– Как это называется? – спросил он.
Я проследил направление его пальца.
– Это называется тень.
Он сообщил, что мана живет только в тени, и потому существует множество правил касательно теней.
– Правил? Что же это за правила?
– Очень плохо наступать на тень… – Он огляделся, будто искомое слово висело в воздухе. Потом заметил Фюрно – тот через полуют направлялся на корму – и указал на него.
– Командира? Предводителя? Вождя?
Он кивнул:
– Когда я видел тебя в первый раз, ты не наступил на мою тень. Ты подошел ближе. Но на тень не наступил. Это был знак, что тебе можно доверять. Мана внутри тебя уважала ману внутри меня.
Любопытно, подумал я. Выходит, для него это значило больше, чем мое решение не поджигать его дом. Я слегка отодвинулся от таитянина.
Он рассмеялся. И положил руку мне на плечо:
– Совсем не плохо, впервые встретив человека, узнать его ближе.
– Ты был вождем?
Он кивнул:
– На Таити.
– Но не на Хуахине?
– Нет.
– Зачем же ты перебрался с Таити на Хуахине?
По натуре он был веселый малый, на редкость беспечный, особенно если учесть, что он решился покинуть привычный мир, но, когда я задал этот вопрос, он нахмурился и, словно от боли, закусил верхнюю губу.
– Успокойся, – сказал я. – Не хочешь – не рассказывай.
Вот тогда он мне все и рассказал.
– Я знаю, что могу тебе доверять, – начал он. – Я твердо в этом уверен. Ты был хорошим учителем. И ты хороший друг. И я чую в тебе кое-что еще. По тому, как ты говоришь о прошлом. По выражению твоих глаз. И – пенни, который ты носишь с собой. Ты сказал, что он старинный. А еще – ты столько всего знаешь. Я думаю, ты такой же, как я. Ты – хороший друг.
Последние слова он повторил много раз, словно хотел закрепить сказанное.
– Да. Мы хорошие друзья.
– Мурууру. Спасибо.
Так между нами возникло взаимопонимание, затем – доверие, от которого оставался всего шаг до откровенности.
Мимо нас прошел Холламбли. Холламбли спал рядом со мной и постоянно ворчал, что зря мы взяли на борт Омаи.
– Он – обуза, жрет наши припасы и сулит нам всякие напасти.
Сейчас он покосился на нас, красноречиво поднял брови и прошел мимо.
– Я здесь старше всех, – сказал Омаи. – Как, думаю, и ты. За пять лет твое лицо не изменилось. Ни капли.
– Так и есть, – шепотом отозвался я. И замолчал, настолько он меня поразил. Это было прекрасно и ужасно одновременно. До знакомства с доктором Хатчинсоном оставался еще целый век, а я уже встретил похожего на себя человека и смог наконец сказать правду. Наверное, примерно то же испытывает жертва кораблекрушения, когда после десятилетий одиночества на необитаемом острове встречает оставшегося в живых собрата.
Он смотрел на меня и улыбался. От страха почти не осталось следа.
– Ты такой, как я. Я такой, как ты. Я так и знал. – Он с облегчением рассмеялся. – Я так и знал.
Он обнял меня. Наши тени слились.
– Это неважно. У нас с тобой одинаковая мана. У нас общая тень.
Я не в состоянии передать всю значимость той минуты. Да, Мэрион была такой же, как я, но я ведь ее так и не нашел. С Омаи я не просто почувствовал себя не таким одиноким – я почувствовал себя обычным человеком. И мне немедленно захотелось узнать все. Оглядевшись вокруг и убедившись, что ни матросов, ни офицеров на палубе нет, мы продолжили разговор.
– Поэтому ты и уехал? Поэтому решил покинуть острова?
Он кивнул. Похоже, кивать головой в знак согласия принято повсеместно. Так же, как пребывать во власти суеверий.
– Да. Трудно было. Поначалу на Таити все шло хорошо. Они воспринимали меня как… особенного. Вот почему я стал вождем. Они считали это доказательством того, что мана во мне добрая. Что я – добрый. Что я наполовину человек, наполовину бог. Никто не отваживался даже приблизиться ко мне при свете дня, чтобы не наступить на мою тень. – Он засмеялся и устремил взгляд в морскую даль, будто прошлое прячется у горизонта. – Я очень старался и был хорошим вождем, но после многих, очень многих лун все изменилось. Появились другие люди. Каждый хотел стать вождем. А я не мог перестать быть вождем. Единственный способ перестать быть вождем – это умереть. Так что я был…
Он начал трясти руками возле своей головы.
– В ловушке?
– Да, я попал в ловушку. Значит, я должен был уйти. И начать все заново, встретить новый рассвет. Но дню положен свой срок, а потом наступает ночь. У меня не осталось мест, куда бежать. А я хотел жить.
