Я рассказал ему, что случилось с моей матерью. Рассказал про Мэннинга. Про Мэрион, которая была такой же, как мы. Рассказал, как невольно подверг Роуз страшной опасности. И как сильно я по ней тосковал.
Он мягко улыбнулся:
– Люди, которых любишь, не умирают никогда.
Я не понял, что он хотел этим сказать, но навсегда запомнил его слова.
Люди, которых любишь, не умирают никогда.
– В Англии нас тоже не жалуют, – признался я. – На этом корабле никому нельзя говорить, кто мы такие. По возвращении в Англию мне опять придется сменить личину. Фюрно уже заподозрил неладное.
Омаи заметно встревожился. Потрогал свое лицо. Вероятно, раздумывал, где бы ему понадежней спрятаться.
– Не волнуйся, – сказал я. – Ты диковинный.
– Диковинный? Что это за слово?
– Не как все. Из дальних краев. Далеких. Очень далеких. Вроде ананаса.
– Ананаса? У вас в Англии нет ананасов?
– Ну, штук тридцать на всю Англию, может, и найдется. Где-нибудь на каминных полках.
Омаи был явно сбит с толку. Море тихонько плескало о нос корабля.
– Что такое каминная полка?
Байрон-Бей, Австралия, настоящее время
Мы сидели на веранде под китайскими фонариками. С соседних столиков доносился невнятный гул веселых голосов.
В последнюю нашу встречу с Омаи Австралию, насколько я помнил, только-только открыли. Омаи по-прежнему было легко узнать. Его лицо слегка округлилось – не пополнело, а лишь округлилось, как нередко бывает с возрастом; вокруг глаз появилось несколько морщинок, которые не исчезали даже тогда, когда он переставал улыбаться; сторонний наблюдатель дал бы ему не больше тридцати шести лет. На нем была вылинявшая футболка с автопортретом Фриды Кало – репродукцией афиши с выставки ее работ в Художественной галерее Нового Южного Уэльса.
– Давненько мы не виделись, – с сожалением произнес Омаи. – Мне тебя не хватало, чувак.
– Я тоже по тебе скучал. Надо же. Ты теперь говоришь «чувак»? Тебе идет.
– В шестидесятых привык. Здесь как бы положено так изъясняться. Сёрферская фишка.
Мы стартовали с мартини с кокосом и перцем чили – его Омаи уже опробовал и теперь уговаривал причаститься и меня. Позади приземистых пальм и просторного пляжа мягко поблескивало в лунном свете море.
– Мартини с кокосом и чили я еще не пробовал, – признался я. – С возрастом это – обычное дело. Уже не так тянет на новенькое.
– Ну, не знаю, – возразил этот неисправимый оптимист. – Бóльшую часть жизни я жил на берегу то одного, то другого океана, и все же мне еще не доводилось дважды увидеть одну и ту же волну. Это мана, понимаешь. Она повсюду. Она никогда не уймется. И не даст миру постареть. Вся планета – это мартини с кокосом и перцем чили.
Я в ответ рассмеялся.
– И как давно ты Сол Дэвис?
– Лет семнадцать. С тех пор, как приехал в Байрон. Я оглядел сидевших вокруг радостных австралийцев, с удовольствием расслабляющихся в пятницу вечером. Компания праздновала день рождения. Когда принесли торт с воткнутыми в него тремя бенгальскими огнями, раздался дружный восторженный рев. Под гром аплодисментов торт водрузили перед женщиной в торце стола. К ее топику был приколот огромный значок. Ей исполнилось сорок.
– Сущий младенец, – хмыкнул я.
– Сорок, – усмехнулся Омаи. – Ты помнишь этот возраст?
Я кивнул и с грустью сказал:
– Да. Помню. А ты? Он тоже погрустнел:
– Ага. В тот год мне пришлось покинуть Таити.
Он смотрел вдаль, словно за верандой, во тьме, надеялся разглядеть другое время и другое место.
– Я был человек-бог. Благодаря мне сияло солнце. Мы были заодно с погодой, океаном и фруктами на деревьях. И не забывай: пока не появились европейцы и не стали обращать нас в христианство, люди-боги были не такой уж редкостью. Бог не сидел где-то там, в облаках. Ну-ка, взгляни на меня, я ведь запросто сошел бы за бога, верно?
– Крепковатые у них коктейли, – усмехнулся я.
– Возможно, я все это тебе уже говорил.
– Возможно. Очень давно.
– Давным-давным-давным-давным-давно.
Подошла официантка. Я заказал на закуску тыквенный салат, на горячее – рыбу берикс; Омаи выбрал два блюда: «оба со свиным беконом», как отметила официантка.
– Знаю, – сияя улыбкой, отозвался он. Он по-прежнему оставался самым красивым мужчиной из всех, кого я встречал.
– Я просто вас предупредила. Вдруг вам захочется чего-то разного.
– Это и есть разное. Два разных блюда.
– Хорошо, сэр.
– И того и другого по две порции, – добавил он, поднимая свой стакан.
– Поняла.
Он посмотрел официантке в глаза, и она не отвела взгляд.
– Я вас узнала, – сказала она. – Вы ведь сёрфер, верно?
– Это же Байрон-Бей, – засмеялся Омаи. – Здесь все сёрферы.
– Но не такие, как вы. Вы ведь Сол Дэвис, да?
Он кивнул и чуть сконфуженно покосился на меня:
– Грехи мои тяжкие…
– Ух ты. Да ты здесь знаменитость.
– Ну, уж сразу и знаменитость.
– Конечно, знаменитость. Я видел, как ты скользишь на волне. Потрясающе. В интернете есть ролик.
Омаи вежливо улыбнулся, но я чувствовал, что он смущен. Как только отошла официантка, он уставился на свою правую руку. Растопырил пальцы, изобразив морскую звезду, а затем сжал их в кулак. Кожа у него была гладкая, светло-коричневая, молодая. Сбереженная океаном. Сбереженная анагерией.
Мы продолжали болтать.
Нам принесли закуски.
Омаи принялся за еду. Положив в рот первый кусок, он закрыл глаза и одобрительно причмокнул. Он предавался удовольствию так самозабвенно, что меня даже зависть взяла.
– Ладно, – сказал он. – Чем ты занимался?
Я рассказал. Как работал учителем. Как жил до того. В Исландии, Канаде, Германии, Гонконге, Индии, Америке. Что со мной происходило в последнее время. Наконец, рассказал про 1891 год. Про Хендрика. Про Общество «Альбатрос».
– Это такие же люди, как мы. Нас много. Ну, может, не очень много.
Я объяснил, какую помощь оказывает нам Общество. Поведал о «правиле восьми лет». Об альбах и однодневках. Омаи изумленно таращил на меня глаза.
– И чем конкретно ты занимаешься? – спросил он. – Лично ты?
– Езжу туда, куда меня посылает Хендрик, наш босс. Выполняю задания. Привожу новых людей. Это немало. Недавно был на Шри-Ланке. В общем, живу спокойной жизнью.
