— Саш, давай бросим здесь этого мудака, пусть подыхает, а сами гоу эвэй.
— Вы должны неукоснительно и точно соблю…
— Заткнись, я шучу.
— Стоп, — сказал Савельев. — Портянку надо перемотать. Сажаем его.
Они посадили ломаногого на небольшой валун. Саша переобулся и предложил товарищу:
— Отойдем, побрызгаем.
Энисаар явно растерялся без ока начальства. Что творилось в этих намертво запрограммированных мозгах?
— Неисполнение приказа в условиях военного времени, в обстановке дудковской агрессии карается…
— Ты, урод, я сейчас тебе вторую ногу сломаю, если не заткнешься. Башку сверну и будешь назадсмотрящим. Андестенд? — грозно зашипел Шмидт, надвигаясь на раненого.
Тот весь сжался и выдохнул:
— Андестенд.
Ребята отошли оросить стенку.
— Что делать-то? — спросил Саша.
— Мочиться, мочиться и мочиться. Как завещал великий Зотов, как учит коммунистическая пайтия.
— Нужно фонарь добыть и рвать когти. Миша невидимо кивнул. Переносной источник света в этом темном царстве был большой привилегией. Фонари, например, имели все часовые, по всей видимости, элитное воинское подразделение, вооруженное автоматами. Жили и питались часовые где-то отдельно.
— Только надо выяснить куда, — сказал Шмидт. — Я уверен, выход где-то есть. Свет, скажем, у них откуда берется? Даже если тут свой движок, солярку-то надо откуда-то доставлять.
— Мы вообще еще, Саш, ни хрена не знаем, куда попали. Давай этого расспросим.
Они подошли к Энисаару, уселись перед ним на землю. На фоне светящегося впереди штрека он видел только их силуэты и представлял, наверное, зверское, матерое и шпионское выражение лиц.
— Слушай, Энисаар, имя-то у тебя есть? — спросил Шмидт.
— В условиях военного времени неуставные разговоры запрещены.
— Все. Сворачиваю органчик к бениной матери. — Миша поднялся, схватил Энисаара за уши. Тот уцепился слабыми ручками за карающие запястья, но это не помешало Шмидту резко повернуть его голову, кажется, даже что-то треснуло.
— Я скажу, скажу… Меня зовут Коля.
— Давно ты здесь?
— В боевом экипаже товарища капитана Волкова?
— Нет, в этой пещере?
Собеседник замолчал, мучительно соображая, потом невнятно выдавил:
— В пещере…
— Ты где родился, мудачок? — пришел ему на помощь Савельев.
— Я родился в родильном подразделении военно-полевого госпиталя для оказания медицинской помощи.
— В освещенном гроте или в неосвещенном? — придумал самый точный вопрос Шмидт.
— Родильное подразделение находится в освещенном гроте.
— Местный, — разом выдохнули в ужасе Савельев и Шмидт.
— Так ты что, и солнца никогда не видел? Энисаар, должно быть, улыбнулся. — Я шесть раз удостоился высочайшей чести увидеть солнце нашей свободы — товарища Зотова.
Воцарилось молчание. Ребята поняли, что этот местный точно не знает, где выход.
— Э-э, борьба за дело Зотова требует точного исполнения… Пошли? робко предложил пещерно-рожденный.
— А сколько тебе лет? — спросил Шмидт. Парнишка опять призадумался.
— Я родился в свете исторических решений четырнадцатого съезда зотовской партии, которые нашли горячий отклик в сердцах моих родителей… Мне три года. Я достиг призывного возраста.
Выглядел Энисаар вполне ровесником Савельева и Шмидта.
— Что-то тут херня какая-то творится со временем, — пробормотал Шмидт. — А какой сейчас год у вас?
— Тысяча девятьсот пятьдесят восьмой, то есть семнадцатый год Зотовской эры… А у дудковцев разве другой?
— Другой, — тяжело вздохнул Шмидт.
— Ты понимаешь, сука, мы не знаем никаких ваших дурацких дудковцев! вдруг закричал Саша и в сердцах даже стукнул Энисаара по больной ноге. — Мы спустились недели три назад в Метростроевскую пещеру в Тульской области. Нас было пятеро, осталось трое. Скотина Крот завел нас сюда, в эту вашу Систему Ада и сам погиб, гад. Мы родились и живем на поверхности земли, а не в этой сраной пещере! Мы живем в городе Москве, где днем не надо включать электричество — и так светло. Там много людей, машин, магазинов, компьютеров. Там травка зеленеет, солнышко блестит, ласточка, блядь, весною… Ты понимаешь?
— Кзотова будь готов, дзотова живет и побеждает. — шепотом открестился Энисаар.
— Ничего он, Саш, не понимает. Пошли? Они понесли его дальше. В освещенном штреке выяснилось, что дорога через ближний поворот ведет туда, куда надо. Часовой за поворотом оказался не прочь поговорить, что вызвало смутное ворчание ревностного Энисаара, и путано объяснил им довольно длинную, но светлую дорогу в госпиталь, на прощание добавив о всемерном улучшении качества зотовского здравоохранения.
Как ни худ был пострадавший, но иногда приходилось останавливаться, чтобы передохнуть. И снова по бесконечному подземелью. Прежде трудно было и вообразить, насколько оно велико. В одном месте их внимание привлек равномерный явно механический грохот, доносившийся из бокового прохода.
— Что это там, Коля? — спросил Шмидт. — Электростанция?
— Военная тайна, — мужественно ответил местный.
— Башку отверну.
— Там секретный завод оборонного значения, — тут же охотно открыл военную тайну Энисаар.
Они сбавили шаг, посмотрели направо. В сумрачном шумном гроте, кажется, работали станки, сновали люди в такой же синей униформе. Пахло металлом.
Поперек их пути были проложены рельсы, вполне эксплуатируемые.
— Кзотова будь готов и стоять! — сурово окликнул их на удивление рослый часовой.
— Всегда готов! — за всех ответил Энисаар. Савельев и Шмидт себя особенно готовыми так и не могли почувствовать и предпочитали выкрикивать просто «а-ов!»
С большой натугой человек пять, впрягшихся впереди, и пять толкающих сзади тащили по рельсам груженую вагонетку, накрытую брезентом.
— Эй вы, героические пульники, отвернуться от секретной продукции, скомандовал часовой.
Санитары и раненый послушно повернулись спиной и подождали, пока эти истощенные люди, выглядевшие, как самые несчастные зэки из чернушных фильмов, провезут свою вагонетку.
Следующий встреченный часовой остановил их и велел подождать. Саша и Миша с удовольствием передохнули. Из-за угла, за который их не пускали, послышались невнятные крики, ругань, женский плач. Новобранцы непонятной героической армии напряглись: женщин они не видели уже давно. Звуки затихли.
— Не, мужики, туда нельзя, — сказал часовой. — Аида я вас проведу к госпиталю короткой дорогой. Перелом, небось? По себе знаю — херово.
