— Ты что, Миша, милый…
Она обвила его крепкими ногами, принимая в просторное нутро и чуть не заплакала.
— Тебе нравится так? — спросил он, не переставая ласкать клитор.
— Буржуазные предрассудки? Да?
Он все делал восхитительно медленно, и оргазм настиг его тогда, когда и самому производителю, и неожиданно для себя застонавшей под ним партнерше этого очень захотелось. Мать-героиня вцепилась ему в задницу крепкими ногтями и не могла отпустить от себя.
— Имя-то у тебя есть, товарищ Еремина? — спросил он ее в пухлые губы.
— Маша, — тоненько ответила она. — Я никогда не встречала…
Она еще немного поерзала под ним. В тусклом керосиновом свете у нее блеснули слезы.
— Мне еще никто из производителей так не делал, так не целовал. Обязуюсь родить живого и здорового мальчика. Приходи потом еще, если тебя это, смертью храбрых не…
У Миши на глаза тоже навернулись слезы. Что за страшная кротовая подземная жизнь! Бежать отсюда, бежать, схватить эту керосиновую лампу и…
Он откинулся в сторону и лежал неподвижно, уставясь в невидимый потолок. Вокруг послышались приглушенные разговоры, шевеления. Видно, в местный ритуал входила и возможность краткое время поболтать. Черт, хоть бы танцы вначале устроили. Нет, это не люди, это нечеловеческая цивилизация с коммунистическими лозунгами, непрерывной войной и планомерным траханьем. Страшнее ли это того, что он читал у Замятина и Оруэлла? Миша силился задуматься.
— Почему я тебя тут раньше не встречала? — спросила Маша. — Ты родился по решению какого съезда?
— Я спустился сюда с неба.
— Это шутка? Ты пошутил? — она сдержанно захихикала.
— Тебе сколько лет? — он понял, что времени поболтать осталось не так уж много.
— Мне? Восемь лет, — ответила Маша с гордостью, но непонятно по какому поводу.
— А как же ты… Как же ты семерых родила? Врешь, что ли?
— Да клянусь Зотовым! — она сделала круглые глаза. — Да ты никак из космического пространства свалился? Или из психиатрической лечебницы для возвращения обществу полноценных…
— Да, как раз оттуда. Все забыл, слава Зотову.
— Глупенький, — она снова прижалась к нему, — в родильном подразделении же все быстрее идет. Ведь социалистическое отечество в опасности. Вот еще троих рожу и заслужу право попасть в рай, в эту, Большую Соленую пещеру.
Послышались голоса — два женских и один мужской. Последний принадлежал капитану Галактионову, а женские — рулевым Здоровых и Зотовой, то есть Кате.
Матери-героини имели право докладывать начальству лаконично и лежа.
— Мать-героиня Штукина. Есть возможное зачатие!
— Мать-героиня Селезнева. Есть возможное зачатие!
— Мать-героиня Долотуева; Нет возможного зачатия.
— Почему? — повысила голос Здоровых.
— Впередсмотрящий не возбудился.
— Впередсмотрящий Ложкин! — возмутился Галактионов. — В то время, как товарищи проявляют рвение и размножательный героизм, вы плететесь в хвосте социалистического соревнования? Позор! В бой пойдете последним.
— Мать-героиня Симонян. Есть возможное зачатие!
— Мать-героиня Дмитриева. Есть возможное зачатие!
— Сашка! — воскликнула Катя и заткнула свой последний звук ладонью.
Миша сел на нарах и взглянул вниз. Конечно, постельное задание есть тоже боевое задание, но увидеть своего возлюбленного, успешно выполнившим его с какой-то матерью-героиней, которую он увидел впервые, да еще с возможным зачатием, Кате было неприятно.
Когда все тайны Эроса вывернулись наизнанку, капитан Галактионов зычно скомандовал:
— Экипаж встать! Поздравляю вас с успешным окончанием размножения. Выходи строиться.
ГЛАВА 8
Какая бы страшная ни велась пальба, выстрелить лампочку здесь считалось таким же святотатством, ка в наземной войне напасть на Красный Крест. И вдруг кто-то это сделал. Маленькое местное светило сагонизировало в долю секунды яркой вспышкой и сколлапсировало. Метрах в сорока осталась желтеть самая слабенькая лампочка из шести, освещавших этот обширный грот.
И тут же в жутком полумраке теней сосед Шмид справа охнул, засучил ногами по камням насыпного бруствера и, оставив винтовку на месте, сполз на Мишу, судорожно схватил его за плечо и потянул вниз.
Они оказались в классической позе бойца, умирающего на коленях соратника.
В этом немыслимом подземелье одна нелепость громоздилась на другую невероятность. Прошел уже месяц плена и войны, а может, и больше, но до сих ни к чему привыкнуть было невозможно, хотя даже сны снились местные. И вот опять смерть.
Чужая кровь на ладонях была липкой, теплой и противной. У тихого парнишки, за все время не проронившего тут, кажется, ни слова, дырка для излета души оказалась не для надгробной фотографии. Пуля угодила в глаз. А при таком освещении — точно кто-то проковырял грубую дырку в сером комке теста.
Вот жил чувачок, ел, пил, спал, размножался по команде и по команде постреливал. Света божьего не видел и второй сигнальной системой, то есть речью, не пользовался. А сейчас просто умрет. Но ведь это, черт побери, венец творения! Это же сложнейший мыслящий организм, гораздо умнее и сложнее и симпатичнее той маленькой свинцовой дуры, которая прекратила эту жизнь.
— Эй, парень… — растерялся Миша, поддерживая затылок соэкипажника.
Что было делать? Задавать идиотский вопрос «Что с тобой?» Оттаскивать в тыл? Звать санитаров? Может быть, звать, но Миша растерялся.
Они уже, наверное, полдня вели довольно ленивую перестрелку в месте, похожем на настоящий фронт. Грот размером со зрительный зал Большого театра, но при высоте потолка, поддерживаемого несколькими мощными колоннами, метра в четыре был ровно напополам разделен черноструйной речкой Летой. С их стороны три лампочки и с дудковской столько же. Сели за каменные брустверы с утра и давай, нажимая спусковой крючок не чаще, чем раз в полчаса, валять друг в друга. Перед началом боевой операции капитан Галактионов, конечно, говорил о предстоящей горячей и героической битве за важный стратегический плацдарм, при которой, однако, нельзя было забывать и об экономии патронов. Но и тут потери.
Миша беспомощно огляделся. Неподалеку смутно чернели силуэты еще одного впередсмотрящего, опасно высунувшего голову из-за каменной защиты, лежащего, обняв приклад, и выставившего винтовку чуть ли не вертикально. То ли спит, то ли уже никогда не проснется.
— Товарищ, то… варищ, — пробулькал горлом умирающий у него на руках.
— Что? Что?! — чуть не закричал Шмидт в отчаянии от своей и всеобщей беспомощности.
— Скажи моим… Я умираю, но не сдаюсь. Дело Зотова живет и побежда…
