— Ты чего? — не сразу сообразил Шмидт.
— Ничего, ничего, — тихо проговорил Саломанов и упер ему дырявый мешок в грудь. — Возьми… Кзотова, дзотова, ничего, ничего, ничего…
И рухнул лицом вниз.
Макаров обернулся с фонарем и догадался, что случилось.
— Шмидт, бери его мешок и за мной! Они карабкались по узкому лазу сначала вверх, потом вниз. Никакого шума погони не было, как разведчик ни прислушивался время от времени, подавая команду всем остановиться и замолкнуть. И это его насторожило.
— Так, всем стоп. Жопой чую — впереди засада. Он обвел лучом фонаря лица четверых оставшихся солдат.
— Но и у засады имеется тыл. Мы их наколем. Со мной пойдет… — он на минуту задумался. — Вот Шмидт и пойдет. А у вас за старшего будешь ты с фонарем, — Он ткнул пальцем в Чугунке. — Значит, когда мы уползем, десять раз скажешь про себя: «К борьбе за дело Зотова будь готов. Всегда готов. Дело Зотова живет и побеждает». Понял?
— Понял.
— До десяти считать умеешь?
— Нет.
— Ну, елки-палки… Хорошо. Ты считать умеешь? — спросил он у Савельева.
— Да. Я учился в институте.
— Где? — такой термин был очевидно незнаком подземному жителю. — Ладно, ты, с фонарем, медленно произносишь, только шепотом, не ори, а ты считаешь. Как закончите, идете вперед до первой развилки и сидите там, как летучие мыши, тихо, пока не затихнет стрельба. Я крикну. Все ясно?
— Так точно! — прошептал Чугунко. — Враг будет разбит. Победа будет за нами. Дело Зотова…
— Да пошел ты… Шмидт, за мной.
И Макаров ловко юркнул в очень узкую щель, которую Миша тут поначалу и не заметил. Свои мешки Шмидт отдал Савельеву, поставил автомат на предохранитель и пополз вслед за буревестником.
Ползти пришлось почти постоянно вслепую. Извилистый шкуродер лишь изредка давал возможность приподнять голову, и тогда можно было разглядеть впереди мелькающий лучик. А так ползи и ползи, задыхаясь, то и дело упираясь лбом в пахучие подошвы сапог Макарова.
Нет, надо отвлечься от этой мрачноты. Макаров. Удумал какую-то военную хитрость, и надо сосредоточиться на этом, чтобы остаться в живых. Остаться в живых — это постулат. Это единственный смысл жизни, не требующий доказательств.
Однако ловко они тут приспосабливаются. Надо же — измерять время дурацкими лозунгами. Интерес но, а Макаров ползет и про себя читает и считает?
Потом стало пошире. Лаз пошел резко на спуск.
— Слушай, Шмидт, сейчас смотри мне — ни звука. Дальше пойдем в темноте. Разворачивайся и спускайся ногами вперед. Как под ногами будет пусто, делай руки в распорку и осторожно спускайся, там я тебя за ноги возьму. Потом пойдем по проходу, просто держись за меня. Сейчас надень автомат на ремень. Когда остановимся, снимай, только тихо. Когда включу фонарь — стреляй. Сразу очередью. Понял.
Миша молча кивнул. Полезная штука внезапность, но не в абсолютной же тьме.
Он делал так, как было ведено. Но предательские камешки иногда все же скатывались из-под ног вниз. Макаров не ругался, хотя эти камешки сыпались на него. Потом опора осталась только у рук. Сколько там, может быть метра полтора до пола, но это расстояние ничем не отличалось от бездонного колодца. Руки отчаянно, обдирая кожу на пальцах, цеплялись, желая спасти тело, но тут он почувствовал, что его поймали за сапоги. Он еще немного спустился на руках, Макаров перехватил его под колени и, наконец, опустил на твердый пол.
Буревестник взял Мишину руку и сунул в нее край своей куртки, дав понять, за что надо держаться. И они пошли, все время касаясь левым плечом шершавой стенки. Пол был довольно ровным, видимо, хорошо истоптанным. Темнота и тишина засасывали их все глубже и глубже, хотя глубже было некуда.
Откуда Макаров так хорошо знает эти места? Ведь они же на дудковской территории, раз прячутся от них. Или это фронтовая зона? Хрен поймешь.
От страха казалось, что их хитрость глупа, что сейчас включится яркий свет, и они окажутся под прожекторами и прицелами сотен хохочущих врагов. Но они шли и шли, медленно, неслышно крались, и ничего не менялось.
Макаров остановился, положил руку Шмидту на плечо и слегка надавил, велев присесть. Миша присел, взял автомат в руки, беззвучно снял его с предохранителя.
Тишина тянулась во всей своей великолепной бесконечности. Он не стал ее измерять зотовскими лозунгами. Само вспомнилось: «Отче наш, иже еси на небесех… где же они — небеса, Боже, спаси… Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго».
Он сидел и боролся с беззвучными волнами накатывающего страха. Макаров был рядом. А что чувствовал этот сын тьмы?
Скоро темнота уже растворяла в себе все. Ему стало казаться, что если видеть нечего, то глаз у него давно нет. Хотя можно было вертеть головой, но она тоже отсутствовала, растворенная за ненадобностью. Невидимые руки, ощупывавшие холодную сталь автоматного дула, исчезли.
Он поймал себя на ощущении, что это уже с ним было, что когда-то он уже сидел в холодном бесконечном мраке с оружием, собираясь в кого-то стрелять.
И рук, значит, не было. Все тело сожрала темнота. Почему же он так боится, что темнота, у которой нет ни «впереди», ни «сзади», ни «справа», ни «слева», способна послать в него какую-то пулю?
Что же это за назойливое дежа вю? Раздражение Стеснило даже страх. Он силился и не мог вспомнить, когда это с ним было. Или не с ним? Или он это тал в каком-то романе. Или это он видел, точнее, видеть тут нечего, чувствовал во сне. Но, кажется, он знал, что сейчас произойдет в подробностях. Особенно в той, что сегодня он, во исполнение постулата, останется жив.
Где-то, трудно сообразить где, но близко, раздались шорох и отчетливое щелканье в суставах человеческих колен.
— Мишка! — он не услышал, он почувствовал прикосновение к плечу. Включаю!
Луч света пронзил темноту, как нож. И прежде чем Михаил увидел пригвожденное лучом дернувшееся серое тело, он нажал на спусковой крючок.
Убитый сдавленно вскрикнул, но перекричал страшный грохот оружия. Голос убитого, прозвучавший словно из колодца, был очень знаком.
Но засада, сама попавшая в засаду, состояла не из одного человека. Немедленно раздалась ответная очередь из другого угла этого грота или какого-то перекрестка. Миша уже вскочил, чтобы чисто инстинктивно, спасая жизнь, переменить позицию. Но тут его повалило чужой волею. Левое бедро, колено и еще где-то с краю на тазовой кости — все это на хрен перестало существовать. Мгновенная вспышка боли, и он уже лежит на сырой земле и сочится горяченьким.
Но Макаров был точен. Он подавил огнем и второго засадника и погасил его фонарь. Снова тихо, точно ничего и не было. Только воняет порохом да тихо стонет впередсмотрящий Шмидт.
