— Быстрее, герои кровопролитных сражений, покрывшие себя неувядаемой славой, быстрее, сволочи!
Чайковский, чтобы согреться, время от времени, охаживал палкой по спине нерадивых. Чаще всего доставалось самым слабым — Энисаару и Орешко. А Савельев старался вовсю и даже заслужил благодарность младшего командира.
— Молодец, Савельев! Зотовофлотцы, берите положительный пример с бывшего дудковского шпиона, осознавшего свои ошибки и вставшего на путь исправления и строительства самого прочного и мирного в мире на благо всеобщего, — Чайковский не обращал особенного внимания на то, что говорил.
— Товарищ буревестник! — обратился тяжело дышавший и счастливый от того, что не получил палкой по спине, Савельев к командиру. — Разрешите воды попить.
— Что?
— В натруженном горле пересохло от жажды победы над зарвавшимся агрессором.
— А какой же ты воды попьешь? Только водный рубеж Лета.
— Ну я оттуда.
— Ну пей, если хочешь.
Савельев на берегу сел на колени в позу уставшего пещерного человека и стал втягивать в себя отупевающе холодную воду. И ничего с ним не случилось.
Когда начальство объявило построение экипажа на обед, скрывавшийся где-то в темноте зотовский часовой успел подать сигнал тревоги, прежде чем был на смерть заколот штыком. Все пять пуль, имевшихся винтовках строителей рубежей, были выпущены в врагов без особого ущерба для последних. Экипаж капитана Волкова в минуту очистил левый берег Лета оставив раненых впередсмотрящих Гуревича и Орещко на недоразобранной пологой стороне бруствера.
Орешко еще отчаянно взвизгнул, принимая в живот тупой, проржавевший штык.
Переходить водную преграду дудковцы не стали.
Статус-кво был восстановлен.
Шмидт проснулся от нестерпимого голода. Казалось, что прожорливое животное, сидящее внутри, выгрызает все его тело своими пастями на концах щупалец, проникавших повсюду. Животное натягивало Шмидта на себя, как гидрокостюм. Даже руки и ноги хотели есть.
Он огляделся — грот как грот. Довольно тесный.
Тусклая лампочка светит с низкого кривого потолка. Неподалеку слышится приглушенный детский плач.
Он сам лежит на обшитом клеенкой матрасе, положенном на каменное возвышение. В другом углу грота лежит незнакомый парень и сверлит его голодными зенками. Пахнет сыростью и мочой.
Как-то тут было странно, неуютно. Словно внутри дырявого насоса, откуда воздух постепенно выкачивая в другие помещения этой чудовищной пещеры. Дышалось тяжело. Сердце стучало так, словно он только что прилег, пробежав довольно длинную дистанцию. Мысли расползались, и ему с трудом удавалось не дать им расползтись слишком далеко.
Миша вспомнил, что он был ранен и его оперировали. Он приподнял одеяло и увидел, что выше пояса на нем прежние фуфайка и куртка, только уже не пахнущие потом и грязью, а ниже он голый, потому что почти вся левая нога и частично область таза перебинтованы. Детородный орган был отчего-то возбужден.
Подняв глаза, он опять столкнулся взглядом с тем голодным парнем, который, казалось, был не прочь заняться каннибализмом.
— Где это мы? — спросил Шмидт.
— Где надо, — сердито ответил парень. Тут в гроте появился рослый санитар с бачком дымящегося варева. За ним шла Катя с двумя мисками, ложками и пачкой галет. Поверх бачка еще имелся железный горячий чайник, от которого пахло — о боже! — чаем. Но быстрее жрать. Что угодно, хоть вареный сапог.
Катя указала санитару куда поставить груз.
— Вы свободны, впередсмотрящий санитар. Отправляйтесь исполнять свои дальнейшие обязанности. Кзотова будь готов!
— Всегда готов кзотова, товарищ Зотова! Он ушел, а Катя, не обращая внимания, на невнятное мычание второго голодного, присела на край ложа к Мише и наградила его своим первым настоящим поцелуем. Вкус ее губ и языка был сладостен.
— Миша, ты прости, если тебе это…
— Мне это очень. Я о тебе мечтал с восьмого класса.
— Тогда не будем оправдываться. Ты же есть хочешь, да?
— Ужасно хочу.
Она сняла чайник с бачка. Внутри была обычная, Понятного растительного источника каша с обычной тушенкой. Второй раненый был, очевидно, так же малоподвижен, как Шмидт, иначе бы давно вспорхнул со своего места, настолько ретиво он махал двумя здоровыми руками.
— Подожди немного, сейчас подброшу ему еды, а то он свое одеяло сожрет, — шепнула она Мише и прикрикнула: — Буревестник Сухомлинов, за проявление буржуазного нетерпения и дудковской империалистической алчности вы будете наказаны дополнительным пребыванием в этом гроте.
— Нет! — воскликнул буревестник. — Я буду проявлять зотовское терпение и социалистическую сдержанность.
Накладывая еду в миску второму, лучшие кусочки Катя откровенно оставляла Мише. То же произошло и при дележке галет. Она отнесла еду Сухомлинову, и пока шла обратно, тот уже умял половину.
Шмидт старался есть неторопливо, чтобы растянуть удовольствие. Вопросы, созревшие в нем и готовые вырваться наружу, он заедал кашей и заглатывал горячим чаем. Настоящим, не пустым кипятком. Очевидно, комсостав, к которому относилась и школьная подруга, питался получше, чем рядовое быдло в подземных экипажах.
Катя ласково смотрела на него, как умеет смотреть женщина на дорогого ей питающегося мужчину. Путь к сердцу мужчины лежит через желудок, а к желудку — через ротовое отверстие.
— Ешь, ешь, Миша, не торопись. Ты один тут у меня близкий человек остался. Сашка, по-моему, совсем сходит с ума. А Васька… Это правда был Васька?
Миша застыл, не донеся ложку до губ, перестал жевать. В звенящую, как после наркоза, голову возвращались страшные образы давнего прошлого.
— Васька Рябченко, кто же еще? Не клонируют же они людей. Фантастики тут не читают. Тут — вообще грамотных маловато. Но как же, Кать… Я стрелял почти на звук. Он хрустнул коленками, Макаров включил фонарь, и я тут же нажал на спуск. Откуда я… Он мог также целиться в меня в темноте.
— Успокойся, Миш, — она погладила его по небритой щеке, и он снова смог есть. — Это шолоховщина. Ты читал «Донские рассказы»?
— Нет.
— Вот там всю дорогу брат стреляет в брата, муж в жену. Это судьба. Перестань казниться. Мы должны выжить. Да? Мы же спустились в эту чертову пещеру, чтобы вы, мальчишки, выжили. Да?
Он кивнул. Он закончил с кашей и теперь допивал чай, печально жуя галету. Вот тебе и веселая спортивная игра на выживание. Вот тебе и досмотрелись веселых американских триллеров, «Бегущий человек» и так далее, вот тебе и докаркались.
Сколько же они так выживают? Там, на поверхности земли, сейчас, должно быть, январь. Или февраль? 96-й год уже наступил. Снег выпал. Такой искрящийся, слепящий на солнце, холодный, сыпучий… и недоступный. Война в Чечне, наверное, уже закончилась. А мама меня похоронила. А вот если то же самое сделали заочно с Васей Рябченко, то здесь ошибки не произошло.
