— Эй, кто-нибудь, немедленно сюда нож и большую тарелку! — крикнула она в пространство.
Она не спеша оделась, потом, сидя на кровати, почистила апельсины и разделила их на дольки. Одну — все-таки съела сама, а за остальными велела детям подходить по одному. Каждый ребенок испуганно жмурился, широко открывая рот и причащаясь святым дарам божественного вкуса. «Для скольких из них, может быть, для всех, — подумала Катя, — это будет самым ярким воспоминанием до самой унылой смерти тут же, в закупоренном термитнике».
Потом женщины разделили и съели апельсиновые корки. Нож девушка на всякий случай спрятала в голенище своего сапога.
Катя не пыталась специально запоминать дорогу. Сначала места попадались знакомые, в которых она и так неплохо ориентировалась, потом она подумала, что запоминать, где и куда поворачивать, не нужно, потому что обратно она не вернется. Во всяком случае, ей очень этого хотелось.
Плана у нее никакого не было. Просто стало невмоготу, и неожиданно для нее в пещерном мире наступило попустительство. Нож в сапоге подсказал ей, что зачем-то и когда-то оружие понадобится, но когда именно, не было решено.
Двуногий вел ее, казалось, по какой-то спирали все больше вниз, хотя здесь, под землей, с уровнями никогда нельзя было определиться с полной уверенностью. Они миновали военный завод, прошли вдоль берега реки. Часовые совсем перестали попадаться. А потом встретился часовой совершенно необычный. Он сидел на камешке с автоматом на коленях и при виде адмирала не выказал ни малейшего почтения, не вскочил с ротфронтовским жестом и приветственной формулой, а так и остался сидеть, да при этом еще и курить папиросу.
— Чего опять приперся, старый хрен? — спросил охранник.
Такого здесь Катя еще не слышала. Двуногий же воспринял подобный прием совершенно спокойно. Девушку часовой, одетый в обычную форму, только имевший на голове вполне несоветскую бейсболку «Ныойоркер», заметил не сразу.
— А, новую профуру привел. Так-так, посмотрим. Часовой поднялся, приблизился к девушке. Хищно ухмыляясь, как цыган, честно покупающий лошадь, зашел сбоку, потом сзади, не сводя с нее взгляда.
Адмирал Двуногий выглядел совершенно потерянно. Ему тоже очень не хотелось, чтобы Катя вернулась отсюда в тот привычный ему мир. Она стала свидетельницей того, что в этой игре существуют запретные для посторонних зоны, где адмирал не обладает никакой властью. Всякий человек когда-нибудь может быть ничтожеством, и это для всякого очень обидно.
— А ничего девка, ничего, — услышала Катя у себя за спиной.
— В чем дело, адмирал? — спросила она. — Мы идем или нет?
Часовой убрал автомат за спину и, подойдя вплотную к Кате, облапил сзади ее за грудь. Ей в шею дыхнуло перегаром.
— Погоди, девка, — шепнул ей перегарный дух, — сначала обыск.
Он принялся расстегивать ей куртку на груди. Двуногий стоял, как соляной столб, не сводя с них двоих взгляда. Катя начала медленно нагибаться, невольно прижимаясь задом к часовому нового формата. Ему это Даже понравилось. Когда девушка смогла дотянуться, она выхватила из-за голенища острый хлебный нож и, словно очиняя карандаш, полоснула по пальцам хама.
— Ой, бля, ты!..
Парень с воем отскочил от нее, поднес пальцы к губам. Не давая ему опомниться, Катя повернулась и еще раз полоснула ножом, теперь прямо по лицу задела нос и щеку.
— Моя фамилия Зотова! — свирепо выкрикнула беременная.
— Так что ж сразу-то не сказала, — завыл парень. — Я ж откуда знал?
Кажется, он был готов заплакать. Адмирал стоял, положив дрожащую руку на кобуру. Катерина же спокойно вытерла нож о брючину и сунула его обратно в голенище.
— Пошли дальше, адмирал? — сказала она как-то даже миролюбиво.
Он кивнул и повел ее дальше.
Шли они недолго. Через пару минут они оказались в гроте, похожем на вагон. Вдоль стен стояли разномастные стулья, лавки и даже садовая скамейка. Грот был ярко освещен аж люминесцентной лампой.
— Садитесь, пожалуйста, — шепотом предложил ей Двуногий.
— Нечего рассиживаться, — сказала Катя. — Мне нужен Зотов.
— Мне, э-э, дальше нельзя. Садитесь, пожалуйста. К нам должны выйти. И говорите, пожалуйста, потише. А то вызовете бурю возмущения.
Они сели и принялись нервно молчать. Катя чувствовала, что адмиралу, которому, очевидно, было кое-что известно о подлинном устройстве подземного мира, в гроте-вагоне как-то очень неуютно. Он сидел на краешке лавочки, готовый в любой момент вскочить и дать деру. Ноги его напрягались при малейшем усилении звуков.
А звуков тут было предостаточно. Привычная абсолютная тишина отсутствовала. Кроме того проход, через который они вошли, тут имелось еще два. На них то с тревогой и посматривал время от времени Двуногий. Оттуда постоянным фоном доносилась приглушенная музыка, иногда голоса, смех, один раз даже почудилось, что запел петух.
Вдруг из большего прохода вышла женщина. Появлением неожиданных посетителей эта женщина была удивлена не меньше, чем Катя ее видом. Ибо этот вид был не менее чужд и непривычен этому миру, чем давешние апельсины. У обитательницы пещерных эмпиреев на лице была косметика — подкрашены губы, подведены глаза, а волосы даже уложены и закреплены лаком. На ней было легкое белое в цветочек платье. Правда, поверх платья на плечи была накинута телогрейка. А на ногах у нее оказались совершенно неуместные в пещере босоножки на каблучках.
Держалась она на них не очень уверенно. Адмирала она, кажется, совсем не замечала. Зато, уставясь на Катю, вытянула трубочкой красные губки и протянула:
— У! У-у! У-у-у!
Первый раз с удивлением, второй раз с долей некоторой положительной оценки, а третий — вообще непонятно как, по инерции. Женщина была в дымину пьяна. Она вышла в другой проход, потом вернулась и исчезла там, откуда появилась сначала. На пороге в очередной раз споткнулась и матерно выругалась.
Здесь, в Системе Ада, стало уже привычно, что время, заполненное немногочисленными делами и сном, тянулось долго. Но Кате это ожидание уже действовало на нервы. Она до сих пор не решила — зачем сюда пришла и что собирается делать, только чувствовала, что надо сохранить в себе злость и раздражение, это поможет.
— Ну долго нам еще? — обернулась она к адмиралу, вовсе не стараясь говорить потише.
Двуногий вобрал голову в плечи и, точно заговор от черта, скороговоркой прошептал:
— Хороша наша жизнь, до края наполненная радостью труда.
И тут к ним вышел рослый бородатый мужик и встал в проходе, выпятив пузо и сунув кулачищи в карманы грязного рабочего халата. Двуногий тут же вскочил, вытянулся по стойке «смирно», поднял вверх правую руку. Его губы и глаза страшно пучило изнутри боевыми лозунгами, но адмирал сдерживался невероятным усилием воли.
— Заткнись, — пробасил мужик, останавливая неначавшуюся речь.
