Зотов пьяно поглядывал на эту возню, а Дудко и не смотрел. Он был занят размышлениями над бумажкой.
— О, — сказал Дудко.
— Ух ты! — изумился Зотов. — Три раза. Но потом и Дудко ошибся. Ноги Савельева тоже оказались связанными. По команде «делай два» сначала одного пленного, потом и другого Дормидонтыч легко, как ребенка, поднял и поставил на табуретку. Потом накинул им на шею по шершавой веревочной петле…
Это было одно из излюбленных школьниками занятий во время объяснения нового материала на уроке или опроса. Сидя за одной партой, Шмидт и Савельев тоже часто играли в балду. Один загадывал слово. Писал первую и последнюю букву, а вместо остальных ставил прочерки. Когда второй называл неправильную букву, первый добавлял деталь к рисунку смешного человечка, болтающегося в петле на виселице.
Кому могло прийти в голову, что смешной нарисованный человечек может быть живым человеком, что им можешь-стать ты сам. Это был уже ад во всей красе. Побледневший Савельев не сводил глаз с пьянеющих игроков и только шептал:
— Любо дело Дудко, любо дело Дудко, любо дело Дудко…
Сейчас он вряд ли смог бы ответить хоть на один вопрос. Миша старался вообще ни о чем не думать. Ни ненависти, ни надежды в нем уже не осталось.
Дудко схватил карандаш и корявыми буквами заполнил оставшиеся пропуски в загаданном слове.
— «Плоскостопие». Я выиграл! Дормидонтыч!
— Дормидонтыч! — крикнул и Зотов. — Кончай этого, как его, Шмидта Отто Юльевича. Ты ведь Отто Юльевич, паря?
— Погоди, Дормидонтыч! — остановил палача Дудко.
— Удумал опять чего? — без особенного любопытства поинтересовался Зотов.
— Конечно, удумал, — хищно осклабился его собутыльник. — Давай проверим твою правнучку. Зови ее сюда.
— Федор, ты что? — даже до каменного Зотова стало доходить, что ничего хорошего не предвидится. — Федор, я те… — Зотов сунул руку в карман.
— Не тронь пушку, идиот! Ты что, не понимаешь, что ли, — она же от кого-то из них брюхатая. Она же человека вынашивает и, если не… Ну, ты понимаешь. Мы все проходили через это, и она должна. Самый подходящий случай. Давай выпьем.
Они снова выпили, покурили, еще раз выпили. Высеченный из подземного известняка Зотов казался крепче благополучного кругломордого Дудко, но и известняк разъедался изнутри каким-то адским зельем, которое они пили пополам с «Бексом» и отдельно.
Зотов сунул себе в рот четыре пальца и со второй попытки у него получилось оглушительно свистнуть. На зов явился охранник с автоматом.
— Давай ее сюды бстро, немедленно…
— Кого, Иван Васильевич?
— Ну, ее… Эту… мою…
— Екатерину Игоревну?
— Во! Немедленно.
— Одна нога здесь, другая там! — более четко приказал Дудко.
Миша закрыл глаза. Этого не должно быть, этого не должно быть, этого не должно быть! Он понял, что может напрячься, самостоятельно оттолкнуть табуретку из-под собственных ног, самостоятельно прекратить все мучения. И он понял, что сам не в силах сделать это.
— Васильич, а тебе что, неинтересно узнать, какое я тебе слово загадал? — спросил Дудко, коротая ожидание.
— Ну какое?
— Пр… При… Пре-сти-ди-жи-та-тор, — выговорил он по складам.
— А что это за херь?
— Ну, так, я… хер его знает, что это за херь. Кате не нужно было присматриваться, догадываться о том, что тут происходит и что должно произойти. С диким криком она повернулась, чтобы убежать, но охранник с автоматом намертво встал у одного выхода из грота, а длиннорукий Дормидонтыч — у другого.
— Стоять, Катька, стоять, — не очень внятно пробормотал Зотов. — Это нужно. Все чрез это пршли. Все… — его уже понемногу клонило в сон.
— Что вы… что вы делаете? — она растерянно переводила взгляд с Зотова на Дудко и обратно.
Она в этот день велела Лене принести ей тушь для ресниц и тени для век. Просто так, чтобы не забывать — она женщина. Сейчас ей, как женщине, и предлагали чудовищное мужское развлечение. И она не замечала, как потекшая от слез тушь двумя черными полосами по щекам придавала ей самой облик какого-то чудовища.
— Отпустите их, пожалуйста, Иван Васильевич, Федор Федорович. Я вас прошу, ну, пожалуйста.
— Нет, — мотнул головой Дудко. — Ты лучше скажи…
— Ну я прошу вас… Я требую! Отпустите их, сволочи, вы, оба! Это мои ребята. Я с ними сюда попала. Я беременна от…
— От кого из них ты беременна? — сощурившись, спросил Дудко.
Катя молчала. Она уже поняла, что сейчас ей предложат сделать какой-то страшный выбор между чужой жизнью и смертью.
— Молчишь, — кивнул Дудко. — Ну слушай, сучка. Чтобы стать нашей, чтобы сладко есть и пить и чтобы ребеночка нормально родить, ты сейчас подойдешь и выбьешь табуреточку из-под ног того, кто тебе из них больше нравится. А другой пока еще немного поживет. А может, и подольше поживет, мы еще не решили.
— Нет. — Катя опустилась на колени. Она чувствовала, что сейчас потеряет сознание. Она хотела это. Но проклятый спасительный обморок не приходил. — Нет.
— Подойдешь и выбьешь.
— Дедушка…
— Да, правнучка. Ты должна это сделать.
— Нет!
— А если нет, — усмехнулся Дудко, он, кажется, трезвел на глазах, — а если нет, то вон, Дормидонтыч сейчас спляшет у тебя на брюхе гопака.
Катя оглянулась, увидела, что палач изменил свою позу и сделал один шаг в ее сторону. Вид этого мрачного автоматического исполнителя говорил — он точно спляшет, совершенно запросто.
Чтобы не видеть его, она перевела взгляд на приготовленных к казни ребят. Взгляд беспомощно молил:
«Ну что мне делать, чтобы не сойти с ума?»
И Миша прочитал его. Для успокоения он сказал себе без тени сомнения, что после смерти обязательно попадет в какое-нибудь хорошее место, где нет никаких мук и все время светло, как днем.
— Катя, — во рту пересохло, говорить удавалось с трудом, потому что палач уже стянул веревку довольно крепко, — Катя, не терзай себя. Сашка отец твоего ребенка. Давай меня.
— Екатерина Игоревна, — перебил ее Савельев, — Екатерина Игоревна, скажите товарищу Дудко, что мы с детства поклонялись его идеям, что мне любо его дело, что я жизнь отдам…
Обезьянорукий Дормидонтыч уже вырос над нею.
— Давай, Катька, бстро! — крикнул Зотов. — Чего тянешь?
Катя только качала головой, как китайский болванчик.
— Давай меня, Катька! — голос Шмидта окреп. — Не ясно, что ли, сука? Меня!
Катя поднялась с колен и, уже не слыша ничьих криков, выпрямилась, сложив руки на растущем животе.
