— Как мы удерем, Катя? — задал почти риторический тут вопрос Гагарин. Эти псы зотовские и дудковские нас ни за что не выпустят. А сами мы не найдем дорогу.
— Найдем, — уверенно сказала Катя.
— Каким образом?
— Очень простым.
Но все получилось намного сложнее по очень простой причине. В психиатрическом подразделении госпиталя, как выяснилось, довольно далеко отстоящем от самого госпиталя, сумасшедших не лечили, а только содержали. Врачей тут не было. И когда Кате сделалось плоха, у нее начались боли в животе, то ее перестали прятать, и тетя Даша попыталась добиться через охранников у Зотова, чтобы прислали врача. Но поступили иначе. Два молчаливых санитара унесли Катерину на носилках. Она сама догадалась, что в быстрый грот, в хозяйство рулевой Здоровых. Где быстренько производят на свет впередсмотрящих пульников и прочих бульников.
Когда через несколько дней, если б время можно было измерить днями, Михаил Шмидт, грязный, пропахший порохом, лишь чудом не надышавшийся отравляющими газами, появился в психиатрическом подразделении, его женщины там уже не было.
Он недолго просидел взаперти после той вспышки самоубийственной ярости. Он слишком долго давал Системе Ада корежить себя, хотя и сопротивлялся. И теперь чисто инстинктивно пытался действовать по своему усмотрению. Но выбор у него был невелик — или умереть в этом проклятом лабиринте, или тут же остаться в живых.
Невиданно жестокая и решительная атака дудковцев привела к тому, что зотовцы, включая и часовых, оставили тот участок, где находилась каморка, куда заперли Михаила. Мимо протопали пешки противника, которым было недосуг заглянуть в гротик за неказистой дверью под замком. Потом, нарвавшись на свои же газы, пострадавшие дудковцы отступили.
Услышав голос проходившего мимо капитана Волкова, Миша дал о себе знать бешеным стуком в дверь.
— Откройте! Откройте, вашу мать! Дайте мне оружие!
— Это герой Шмидт? — удивился Волков. — Он будет решительным пополнением наших поредевших непобедимых рядов.
И ссамовольничал открыть.
Как блуждающему форварду, как пьяному Василию Сталину, ему позволялось все. По сути, это была истерика. Он появлялся то в одном штреке, то в другом. Пару раз даже оказывался за спиной у дудковцев, чем приводил их в панику. Когда у него кончались патроны, Шмидт просто отбирал автомат у первого попавшегося часового, и никто из них не возражал. Не исключено, что часовые могли быть и дудковскими.
Слава богу, что все это продолжалось недолго. Миша стрелял в живых людей и не понимал, что он делает. Поэтому и остался в живых.
Только потом, когда газ самонейтрализовался или каким-то образом выветрился, Шмидт, помогая перетаскивать раненых в новое помещение госпиталя, все приглядывался к рукояткам носилок — не остаются ли там следы чужой крови с его ладоней. Непонимающие рядовые пытались его остановить — офицеру не полагалось физически трудиться, но он отмахивался — он не хотел давать себе ни минуты отдыха, так требовала истерика.
Но потом он все-таки устал, и врач Рабинович, сам пострадавший от газов, шепнул ему:
— Товарищ капитан, я слышал… слышал, где находится товарищ рулевая Зотова. Она в психиатрическом подразделении военно-полевого госпиталя для оказания медицинской помощи. Спросите дорогу…
Измотанный, все еще живой, седой человек в офицерском кителе с одним погоном выглядел лет на сорок. А было ему, по его собственным подсчетам, всего девятнадцать. Он уже прожил, скорее даже проборолся, длинную безрадостную жизнь, заключенный волею обстоятельств в бесконечную подземную могилу.
Навстречу новому человеку в пещерной психушке поднялся только невысокий мужчина со шрамом на брови и клочковатой бородой.
— Ты кто? — устало спросил его Шмидт.
— Гагарин, — улыбнулся человек и добавил: — Юрий Алексеевич.
— Господи, — вздохнул Шмидт, — точно — мир теней.
— А ты кто? — столь же вежливо спросил Гагарин.
— Данте, наверное, Данте Алигьери.
— Ты Миша, я понял. Нет уже тут твоей Катюши. Унесли ее рожать, должно быть.
— Ну вот, ну всё. — Шмидт уселся на камушек, сжал белые пыльные виски ладонями.
Только сейчас он понял, что потерял фуражку. Эта мысль немного отвлекла его от еще больших потерь. Здесь, за гранью жизни, он обрел любовь, она питала его последние надежды на выход отсюда. Это и раньше-то было сложно, когда Катя была беременной, а теперь она среди матерей-героинь в два счета родит. По их меркам она уже все сроки переходила. Ну и куда теперь с ребенком? Не бросать же его?
— Ничего, парень, ничего. — Гагарин сел рядом и коснулся его плеча. — У вас с Катей все будет хорошо. Вы с нею вернетесь в Москву. Это я тебе предсказываю.
— Вы что — всегда точно предсказываете? — повернул к нему голову Михаил.
— Да нет, что ты. Не получилось из меня ни бога, ни даже героя.
— А вы… вы случайно не тот самый Гагарин? Первый космонавт?
— Можешь считать меня сумасшедшим, но тот самый.
— Юрий Алексеевич, пожалуйста, предскажите что-нибудь хоть чуть-чуть хорошее, но только не фантастическое возвращение. Не выбраться нам отсюда, нет.
— Выбраться. У Кати есть кое-что, и оно вам поможет. А потом и меня, и других нормальных людей, бог даст, не забудете. Хоть помолитесь, как за живых. Вот, даже верующим тут поневоле стал.
— Что у нее за кое-что?
— Карта.
— Не обманывайте так, Юрий Алексеевич. Какая карта?
— Самая обыкновенная. Карта всей этой пещеры с дорогой к выходу.
Катя закрывала глаза и видела не. привычную темноту, а густо-синие и светло-синие линии в бешеном вращении. Она чувствовала себя безвольной каплей в чудовищной воронке, засасывающей ее в центр Земли. В ушах стояло непрерывное гудение, сам воздух вибрировал. Это было материальное время, завывающее в тисках быстрого грота.
Она открывала глаза, и действительность принимала нормальный вид. Женщины, много женщин, кутающихся в грубые шерстяные одеяла. Кто-то беседовал, кто-то ссорился, кто-то кормил ребенка, кто-то сцеживал в баночку лишнее молоко, выпростав большие голубоватые груди. Мелькали медсестры, мелькала патологически бодрая рулевая Здоровых.
Казалось, каждые пять минут она подходила к Кате, улыбалась, щупала ее растущий живот.
— Молодец, товарищ Зотова! Так держать Юность стучится в двери. Молодая зотовская смена готовится принять вахту стяжавших славу. Да, Катя? Вот будет радостно тогда на свете жить… Да, Катя?
— На каком свете, товарищ Здоровых? — шершаво отвечала Катя, водя языком по пересохшему нёбу.
Она потихоньку начинала ненавидеть зреющего с нечеловеческой скоростью в ее чреве ребенка. Да и можно ли тут родить человека? Он изводил ее, непрерывно шевелясь, лупя во все стороны руками и ногами.
