— Нет, — тихо повторил Шмидт. Они оба тяжко вздохнули, придавленные обстоятельствами даже им самим непонятной необходимости.
Миша не знал, что его женщина, погрузневшая, подурневшая, находилась в это время совсем неподалеку, чуть ли не в соседнем гроте. Напряжение скоротечных родов посадило ей зрение, и теперь она носила дурацкие круглые очочки, минусовые линзы которых ей подошли. Она кормила грудью безымянного пока ребенка, потому что не могла не делать этого.
Она не была уверена, и эта неуверенность страшила ее больше всего на свете, что вскоре не убьет этого младенца вместе с собою. Тоже проклятые обстоятельства.
Старый Зотов долго боролся с сомнениями, но странная, давно забытая тоска велела ему приказать привести сюда Катю вместе с новорожденным. Младенец как младенец. Конвейер гротов быстрого времени произвел их уже тысячи за все эти годы. Тысячи обреченных на труд или войну. Но этот пускающий пузыри, завернутый в самое чистое в пещере одеяльце мальчик был, оказывается, его праправнуком. За своей нудной вечностью Иван Васильевич Зотов уже забыл о таком чуде собственного частичного перевоплощения. Надо же — праправнук.
— Как назвать решила? — спросил он Катю, не сводя взгляда с мирно спящего человечка.
— Ванечкой. Иваном, — спокойно ответила она. — В честь вас, прадедушка.
Что-то совсем непонятное засвербило у него в носу, защипало в глазах. Он отвернулся.
— Иван Васильевич, — тихо позвала Катя, Зотов сидел, сильно сгорбившись, уставясь в пол, точно местная пещерная глыба, недоделанная подземным скульптором и небрежно задрапированная в грязный заношенный рабочий халат.
— Иван Васильевич, вы меня слышите? Вы не успеете отнять у меня малыша. Потому что я смогу очень быстро придушить его. А потом я покончу с собой. Мне уже не боязно это сделать. Достали вы уже. Не хочу я больше так жить. Вам ясно, прадедушка? И вы подохнете, Иван Васильевич, обязательно подохнете. Сами же мне сказали, что пришили Дудко. Значит, вы не бессмертные, обыкновенные гребаные долгожители, да? А я вас еще помучаю. Мы с Ванечкой будем являться вам по ночам. Хотя по каким ночам? Тут. всегда ночь. Мы будем постоянно маячить у вас перед глазами. Вы создали этот ад? Так он вас и доконает.
— Что ты хочешь? — наконец подал он голос. — Оставь Ванечку в живых, расти его, черт с тобой. Скажи, что ты хочешь?
— Я хочу, чтобы вы велели своим гонцам вывести нас отсюда. Меня с сыном и Мишку Шмидта. Еще Гагарина, тетю Дашу и всех сумасшедших из психиатрического грота. Рувку Рабиновича, врача. Буревестника Макарова, Мишкиного приятеля. Равиля Кашафутдинова из дудковского войска… Хотя… я не знаю, я слишком много прошу. Но меня с ребенком и Шмидта. Вывести наружу из пещеры. Я знаю есть выход у деревни Мочилы. Туда каждую неделю ваши шестерки ходят.
— Хорошо, — кивнул Иван Васильевич. — Дай мне немного времени, и я решу. Не делай пока ничего.
— Ладно. Идите, решайте. Мне нужно ребенка кормить. Даю вам немного времени. Через некоторое? время, если мы со Шмидтом не пойдем к выходу, я… ну, вы поняли.
— Да.
Зотов продолжал внимательно разглядывать Мишу. Тот стоял, ссутулившись, уже готовый ко всему плохому.
— Молодой еще, ох молодой, хоть и поседел больше меня. Долго еще прожить мог, — констатировал владыка. — Ну, раз не хочешь становиться Дудком…
«Станешь мертвяком», — мысленно закончил фразу Михаил.
— Тогда пошли, — снова вздохнул Зотов, и Мише показалось, что с видимым облегчением. — Дормидонтыч, веди его за мной.
И через два поворота, всего через пару десятков метров, хоть и в сопровождении чужих людей, Миша и Катя встретились. Сколько тяжких лет мучений прошло со времени их разлуки, но они сразу узнали друг друга по глазам, в которых последнее, что читалось, — несгораемое чувство.
Мужчина с седыми космами на голове, зарастающий грубой серой щетиной с навеки неотмываемыми черными руками. Пополневшая, постаревшая близорукая женщина с ребенком на руках. Это были, казалось, еще вчера юные москвичи, юные мирные россияне.
Им было уже некуда спешить, и они медленно. сблизились, смакуя каждый шаг.
— Миша. — Она положила ему голову плечо. Между ними был ребенок. Он немного срыгнул и закапризничал. Почувствовав присутствие нового теплого существа, которое питало к нему нежность, мальчик отвлекся, загукал, но потом все-таки расплакался.
— Его надо перепеленать, — прошептала Катя. — Даже если мы все сейчас умрем, надо, чтобы он был сухим.
— Не спускай с них глаз, Дормидонтыч, — глухо проговорил Зотов и вышел из грота.
Не было его довольно долго. Чтобы протянуть время, — Катя перепеленывала ребенка как можно дольше. Миша взял его на руки страшно бережно, стараясь не дышать. Ванечка засопел крошечными ноздрями и вскоре успокоился и уснул. Катя, когда его передавала, шепнула про карту и указала глазами на свой живот. Шмидт пожал плечами — пригодится ли карта, если их жизни все еще не в их распоряжении, и кто знает, что случится в ближайшее время, то есть сейчас.
Зотов вернулся в сопровождении круглощекого животастого мужичка и бывшей Катиной служанки Лены. У нее в руках была стопка чистых тряпочек, должно быть, для пеленок, у мужичка — зеленоватый армейский вещмешок, чем-то набитый. Он бережно снял мешок с плеча, поставил на пол и развязал шнурок.
— Вот, значить. — Зотов бережно пнул мешок, там что-то звякнуло, и каменно улыбнулся. Только глаза его не улыбались. — Дорога вам долгая. Два дня, Володь?
— Да, — подтвердил толстяк.
— Так что вот вам тут еды на дорогу — галеты, тушенка, апельсины, молока бутылка… Хотя у тебя самой еще молоко есть. Водки бутылка мужику. Главное — фонари, хорошие фонари, от сердца отрываю, свечки. Там дальше ведь света нет до. самого выхода. Да, Володь?
— Да, — с готовностью кивнул толстяк.
— Ножик еще, веревка…
— Товарищ Зотов, — перебил его Шмидт.
— Чего?
— Вы что, отпускаете нас? — недоверчиво спросил Миша, крепче прижимая к себе ребенка.
— Идите, конечно, — сказал Зотов таким тоном, словно эти молодые московские родственники уж слишком загостились у него, пора и честь знать.
— Спасибо, — вырвалось у Миши. Катя промолчала.
— А это ребеночку пеленочки будут, Екатерина Игоревна, — сказала Лена и положила перед Катей стопку белья.
— Это вот Володя, гонец мой. До выхода вас доведет, — представил Иван Васильевич толстяка.
— До какого? — спросила Катя.
— У села Мочилы. Сама же говорила.
— Нас вы одних отпускаете?
— Нет.
— А кого еще? Гагарина? Тетю Дашу?
— Нет. Есть еще люди. Им тоже надо, — неопределенно ответил прадедушка.
Они собирались лихорадочно быстро. Миша проверил содержимое вещмешка не вздуты ли консервы, работают ли фонари, острый ли нож. Катя мигом все уложила.
