А сейчас, оказывается, у его соседей с верхнего этажа — государства под названием Россия, такое творилось! Бардак на бардаке, да еще обо всем этом открыто писалось.
Иван Васильевич ни минуты не корил себя за то, что укоротил безумные планы Дудко вместе с его жизнью. Но в чем-то Федор был прав. Можно было попробовать не ограничиваться подземным владычеством, а вмешаться в соседский бардак.
Только, конечно, действовать следует умнее, осторожнее. Не монстров из Соленой пещеры выпускать и Тульскую область захватывать — поди справься потом с этими монстрами. А как-то иначе. Эти планы и свежие газеты хорошо отвлекали его от незнакомых и пугающих, гнетущих переживаний о судьбе правнучки и праправнука.
Володя остановился на пороге его грота и вежливо кашлянул.
— Заходь, — оглянулся на него Зотов, отрываясь от газеты и чуть прикручивая фитилек керосиновой лампы. Электрического света с потолка было ему маловато. — Садись.
— Иван Васильевич, что с этим Магомедом делать-то? — Володя сел на краешек стула, который жалобно скрипнул под немалым весом гонца.
— Разберусь. Как он? Володя довольно гыгыкнул:
— Знаете, он на полном серьезе считает, что помер и попал на тот свет, в ад.
— Что ж, правильно считает.
Зотов задумался, несколько раз сжав и разжав большой волосатый кулак. Вопрос с Магомедом у него сегодня получался вторым. Разговора с Володей по первому вопросу страшился и сам Зотов.
— Ты знаешь, Володя, что они выбрались из Соленой пещеры?
— Кто? Монстры? Да, я слышал. Была тут заварушка.
— Нет, не монстры. Раньше их. Володя нервно сцепил пухлые пальцы, опустил взгляд.
— Иван Васильевич, я… Я так понял, ваш намек? Когда вы мне дали тот пистолет с обоймой. Чтобы предоставить им шанс?
— Да. И они выбрались оттуда. Этот Шмидт и Катька с дитём. По шахте лифта без веревки.
— Во дают!
— И ушли на выход.
— Как же они найдут его? Это же надо знать.
— Катька у меня стащила карту пещеры. Старую. Еще Голдов составлял.
— Ну… — Володя развел руками.
Они оба испытывали чувство восхищения любознательных экспериментаторов удивительно умной лабораторной крысой, сумевшей удрать из лаборатории, да еще прихватив с собой месячную зарплату сотрудников.
— Ты мне как-нибудь попозже в Москву съезди, — сказал Зотов. — Поищи их там, Катьку и мужика этого ее. Если выберутся отсюда и в Москву вернутся… Ну, не знаю…
— Хорошо, Иван Васильевич. Ну а с Магомедом что?
— Веди его в приемную и жди вместе с ним. Я выйду.
Это было, как решиться войти в снежную лавину, отдаться ее власти и только ждать удобного момента, чтобы выбраться. Хорошо было идти первый раз с Кротом, который точно знал, где вход, где выход из кольцевого коридора, сколько по нему идти. А теперь…
— По часовой направо? — спросил Миша совета.
— Да, давай направо, — кивнула Катя. Они зачем-то набрали в легкие побольше воздуха и шагнули в глицерин безвременья.
Шмидт шел впереди, раздвигая грудью плотный воздух. Катя держалась за ним след в след. Так казалось легче. Ребенок не кричал. Он спал, но дышал с трудом, часто открывая маленький рот. Катя с тревогой поглядывала на него. Как он перенесет это новое испытание? Миша иногда оглядывался на ребенка.
— Надо быстрее, — Катя говорила медленно, словно под наркозом.
Шмидт кивнул. Он сразу взял курс поближе к внешней стене, чтобы не пропустить выход. Но пока до него, наверное, было еще далеко.
Тревога сразу взяла обоих беглецов колючей лапой за сердце, застучала в висках. Туннель очень необычный. Что-то в нем будет необычное. Не только эти бесконечные стены, тусклые лампочки на потолке, черные кабели по стене.
Звуки тут, похоже, гасли, едва преодолев метра три. Да и зрительные волны тоже. Им казалось, что исчезающий за поворотом конец вполне проглядывается достаточно далеко. Но они чуть не споткнулись о фигуру плачущего человека.
Миша отшатнулся, чуть не сбив с ног идущую за ним Катю. Прислонясь к стене, сидела немолодая женщина. Она держала в руках выключенный квадратный фонарик и тихо плакала, наверное, уже лет сто.
— Эй, — выговорилось у Шмидта, — вы кто? Вы что здесь?
Она была похожа на ту черненькую Марину Дмитриевну, которую они встретили в компании вороватых старичков, когда попали в Систему Ада. Но похожа очень отдаленно. Она заунывно выводила мелодию печального извечного плача и не обращала никакого внимания на подошедших.
Катя сняла запотевшие очки и протерла их краем одеяла, в которое был завернут ребенок.
— Вы кто? — спросила и она. Миша протянул руку, чтобы тронуть плачущую за плечо. Рука прошла сквозь густой воздух и коснулась холодной шершавой стены. Он вытащил руку из проницаемого плеча. С ней ничего не случилось.
— Призрак, твою мать, — определил Шмидт.
— Миша, пошли скорее, — поторопила Катя.
— Да, да.
Они шли и шли, месили проклятый глицерин туннеля. Ноги, которые уже столько вышагали и которым еще столько всего предстояло, уже не чувствовались. Мужчина и женщина уставали, останавливались ненадолго, но не позволяли себе присесть. Они уставали, хотя уже твердо знали, что выйдут из туннеля в то же мгновение, в которое вошли. И еще они знали, какая им предстоит следующая встреча. Они не говорили о ней ни до вхождения в глицерин, ни во время. Но страх поднимался к горлу такой же, как тогда.
Группа идущих навстречу людей нарисовалась в воздухе так же неожиданно, как и плачущий призрак. Вот они их заметили, остановились. Впереди живой, существующий Крот. Из-за его плеча осторожно выглядывает Василий. Дальше остановились гуськом Миша, Катя, Саша и Равиль. Хорошие рюкзаки, добротная одежда, свежие лица.
Михаил Шмидт, идущий из Системы Ада, медленно, одолевая сопротивление воздуха, полез в карман, вытащил пистолет, взвел курок. Механизм двигался, как в замороженном масле. Он начал поднимать его обеими руками, ловя на мушку Михаила Шмидта, идущего в Систему Ада.
— Стойте, стойте, идиоты, — слова выдавливались из его губ, как пузыри из густой каши. — Не ходите туда. Крот ведет вас на смерть. Не смейте.
— Миша, — уткнулась сзади лбом ему в плечо Катерина, — Миша, не сходи с ума. Ты не можешь их остановить. Это же было. Это должно было произойти.
Он так и не смог нажать на спусковой крючок. И стоял, провожая призраков дулом пистолета. Призраки что-то кричали, делали замедленные жесты и прошли мимо в колонне по одному, держа предыдущих за веревочки и ремешки, свисающие с рюкзаков. Словно караван обреченных верблюдов.
Голоса прошедших мимо преломлялись глицериновым безвременьем. До ушей донеслись звуки со старой заезженной граммофонной пластинки на семьдесят восемь оборотов, которую запустили со скоростью тридцать три оборота.
