Но они не гуляли, они почти тонули. Сморгнув воду с ресниц, Миша сообразил, какой берег ближе, перевернулся на спину и заработал ногами, не отпуская свою женщину. Катя поняла, что тоже может работать ногами. Она успела сразу наглотаться воды, но поднятый ею на вытянутых руках младенец был хоть и мокрым, но свободно дышал.
Мгновенно намокшая одежда и обувь тянули вниз. По счастью, это был не океан, а всего лишь река Осетр.
Вскоре Михаил ощутил твердое дно. Он схватил за волосы Катю и вытащил ее на себя.
Они тяжело выбрались на небольшой пляж, не оставляя времени для раздумий и восхищений, стали быстро, оскальзываясь, хватаясь за остатки травы, кустов, подниматься по крутому береговому склону. Потому что благодатная пресветлая поверхность земли встретила их отнюдь не чаемым теплом и летом, а мокрым снегом. Пейзаж был осенний, ноябрьский. Значит, пробыли они в пещере никак не меньше года.
После всех пережитых опасностей им, мокрым до нитки, в том числе и младенцу, теперь грозила тривиальная смерть от простуды. Температура воздуха была не выше ноля.
Поселок Метростроевский находился на другом берегу. Оставляя за собой на непрочной снежной пленке мокрые следы, они побежали под гору к мосту. В сапогах хлюпала невероятно холодная вода.
Миша принял из рук Кати испуганно вытаращившего глазки ребенка.
— В пы-пы-первый же дом. Должны пустить, — выговорил мужчина. Челюсти плохо слушались.
Ему хотелось встретить добрую жалостливую русскую женщину, дом с теплой печкой, с кружкой горячего чая, с ломтем теплого ароматного настоящего хлеба. Ему все-таки казалось, что поверхность земли будет добра к ним и хорошо встретит любимцев жестокой судьбы, надолго разлученных с нею.
На счастье, такую женщину в пуховом платке, в непромокаемом плаще, с сумкой, из которой выглядывал кирпич свежего белого хлеба, им послало провидение, едва они пересекли гулкий деревянный мост.
— Пы-пы-помогите, — только выговорил Михаил.
— Ой, батюшки! — всплеснула сумкой женщина. — В реку провалились? С дитем?
— Да. Хуже чем провалились.
— Ну пошли скорей ко мне. Тут рядом. Вся земля, казалось, крупно тряслась от холода. Дрожали дома, дрожали провода над ними, голые деревья, даже разъезженная тракторами грязь обочины дороги, на которой быстро умирали мокрые снежинки. Только милиционер в серой куртке с поднятым воротником и в фуражке в целлофановом футляре стоял, как ни в чем не бывало, с красными ушами и провожал мокрых незнакомцев с ребенком долгим взглядом.
Они очень торопились, и чужой диалог быстро угасал в слышимости за их плечами.
— Здорово, Генк! — К магазину почти уверенно приближался заросший недельной щетиной мужичок.
— Опять за бухлом? — спросил милиционер. — Завязывай, Митяй. Плохо кончишь.
— Дак выходной же. Чего ж? Ты мне, Генк, одно скажи: какое сёдни число?
— Ты, блин, достал уже. Четвертое ноября.
— А год?
— Девяносто пятый, блин.
Миша даже остановился, оглянулся на пьяного и милиционера, помотал головой, отгоняя странное наваждение дежа вю. Как так девяносто пятый? Что за бред?
— Прощай, еврейка Са-ара, были твои губы… — весело и кое-как запел мужичок от счастья, что еще живет в стране Ельцина и Меладзе.
Громко топая, шугнув по дороге залившегося лаем цепного пса, хозяйка ворвалась в свой дом.
— Николай! Таня! — закричала она с порога командным голосом.
На зов первой явилась девочка лет тринадцати в пестром домашнем халатике.
— Таня, беги к тете Гале Маркеловой. Пусть придет поможет. Видишь вот люди с грудным младенцем в реку провалились. Может, уколы какие или спирту растереть… Николай! Спишь, что ли?
Девочка быстро влезла в резиновые сапоги, накинула куртку и убежала, успев испуганно и любопытно взглянуть в лицо орущему ребенку. В крепкой, добротной избе было упоительно тепло. Со спасенных обильно текла вода пополам с грязью на чистые половики и деревянный крашеный пол.
— Ой, мы тут у вас натоптали, — наконец подала голос Катя.
— Ай, господи, — отмахнулась хозяйка, уже чем-то гремя на кухне. — Дитё надо спасать. Да я вас тоже. Чай не лето, ноябрь, а вы в реку провалились. Она уже успела притащить откуда-то пластмассовую детскую ванну, подкинуть в печь дров. — Скидывайте с себя все и проходите сюда. Николай, твою мать, да вставай же! Уж вечер скоро. Проходите, проходите, не стесняйтесь. Галя, она как раз детская медсестра, сейчас… Да Николай!..
Вышел и заспанный хозяин — рослый лысый мужчина.
— Чего это?
— Чего, чего. Не видишь? В реку люди провалились с дитём.
— Да баню им надо растопить. Не остыла еще с утра.
— Ой, верно. Давай быстрее!
Пока нагревалась баня, пока прибежала медсестра Галя Маркелова, миниатюрная женщина с короткой стрижкой, и засуетилась вместе с хозяйкой и ее дочерью, купая, растирая малыша, готовя ему питание, хозяин налил себе и нежданным гостям по полстакана водки, выпил с ними, с удивлением наблюдая, как быстро они уничтожают хлеб, огурцы, колбасу.
— Сколько ж вы не ели-то?
— Не знаю, — покачал головой Миша. — Долго.
— А откуда вы, ребята?
— Вообще-то из Москвы, но сейчас не оттуда.
— А чего вы тут? Как в реку-то провалились?
Миша дожевал и, все еще с нежностью оглядывая всю эту невероятную материальную действительность — неяркий дневной свет, пробивающийся в окошки, настоящие зеленые растения в горшках на подоконниках, что-то показывающий цветной телевизор в углу комнаты, всамделишную канарейку в клетке, — сказал с застрявшей на устах улыбкой:
— Понимаете… мы не провалились в реку Осетр. Мы вынырнули из нее.
— Как это вынырнули?
— Только таким способом можно было выйти из пещеры. Проплыли по подземной реке и вынырнули.
— Ну, дела, — все еще заспанное, гладко выбритое лицо Николая удивленно вытянулось. — Пещеру же мусора уже неделю как замуровали. Оба выхода.
— Нет, — вздрогнула Катя. Ее очки стали запотевать от навернувшихся слез.
— Что нет? Сами же говорите, что таким способом…
— Как неделю? — торопливо заговорил Михаил. — Как неделю? Ничего не понимаю. Мы залезли в пещеру двадцать девятого октября девяносто пятого года. Я точно помню. Еще свою надпись потом обнаружил. Тридцатого ее замуровали. Мы видели свежезастывший бетон. Но мы же пробыли в этой чертовой пещере не меньше года, не меньше. В проклятой Системе Ада.
— Что вы там кричите? — появилась на пороге горницы хозяйка.
— Да ничего, — успокоил ее хозяин.
Михаил схватился за седые космы, точно это он один был виноват, что сломалось течение времени на планете Земля, и спросил, чуть не плача:
