Пальцы без рукавиц быстро замерзают, плохо слушаются, а жидкость из фляги и дорога из тел-растений все не заканчиваются. Высыхая, бело-зеленые отростки источают вонь гнилой соломы, и вскоре смрад окутывает все вокруг, заполоняя мир и Миры…
Заполоняя мир. Нет больше никаких Миров. Алера скрипит зубами и до боли в пальцах стискивает флягу. Она бы с удовольствием пнула ближайший труп, если бы это не было так противно.
Тела иссыхают одно за другим, и флягу приходится наклонять все сильнее. Алера не знает, хватит ли рубиновой жидкости на всех, что еще остались. Но тела иссыхают, и пляшущий за оградой ветер становится слабее и тише, он уже не звенит задорно и лихо – жалко шепчет что-то, едва касаясь лиц людей. И дурное марево постепенно уходит из их глаз.
Алера этого не видит. Она идет вдоль дороги мертвецов.
Рубиновые капли падают на покрытые жгутиками тела – мужчины, старики, подлетки, женщины, дети, орки, люди, гномы, эльфы – вперемешку, рядами. Наверняка Алера знала многих в лицо. Но она не пытается разглядывать лица, она смотрит только на рубиновые капли на горлышке фляги.
И чуть не спотыкается об Охрипа.
Вербянник сидит на снегу у края улицы, держится лозами-руками за голову-корягу и тихо постанывает, будто корягу что-то жрет изнутри.
– Как же так… Что же я…
Алера смотрит на призорца и отстраненно удивляется: как много чувств может выражать похожее на пень лицо.
– Мое хозяйство, мои человеки… не удержал, не уберег!
Из глаз его катятся вязкие слезы, блестят в складках коры на щеках. Алера стоит перед Охрипом и не может понять, что ей делать. Сзади и сверху доносится сопение Ыча. Тролль, как всегда, подобрался совершенно бесшумно.
– Разрыващая, – предлагает он и ободряюще кивает Алере, – закопащая. Подлючий пенек, негодючий.
Алера качает головой, нерешительно топчется рядом с призорцем. Тот поглощен своим горьким прозрением и даже не замечает, что рядом кто-то есть. Осененная догадкой, Алера наклоняет над ним флягу. Вязкая рубиновая жидкость неохотно капает на большой Охрипов нос и медленно стекает по нему на щеку, не причиняя никакого вреда, смешиваясь со слезами.
– Верба плакучая. – Скривившись, Алера обходит призорца и снова принимается за дело. Кап-кап. Вонь гнилой соломы. Шаг вперед. Кап-кап. Окоченевшие пальцы. Вонь. Скрип снега под ногами. Сопение тролля позади. Затихающее хлюпанье Охрипа.
Когда наконец истлевает последнее тело, Алере кажется, что она провела на этой улице не менее года. Она опускает флягу и трет ледяной рукой нос, словно может избавиться от гнилостного запаха. В холодном воздухе мертвого поселка звуки разносятся далеко, и Алера знает, что за оградой уже не звенит сталь, не свистят луки, не крушат черепа дубины. Не слышны ни вопли, ни стоны. Кажется, там теперь говорят на повышенных тонах.
Самое время.
Из-за последнего дома выходит мальчишка. Он такой же, каким Алера запомнила его с того дня в трольем лагере, только чище, патлатей и одет теплее: короткая шубка, теплые штанишки, валенки. Он обескураженно моргает и медленно идет к девушке, по-детски выпячивая живот и шмыгая носом. Она стоит и смотрит на него без всякого выражения.
– Это я такое натворил?
Он останавливается возле истлевших тел и чешет затылок маленькой ладошкой с обкусанными ногтями.
– Ничего не помню. Мы ехали через лес… Мама, братья. Потом кикиморы. Я бежал, далеко-далеко бежал. Потом было страшно. И голос. Он был такой ласковый, и он учил меня, как сделать всем хорошо. А потом… мы играли. Мы с Охрипом просто играли. А теперь все мертвые и в какой-то гадости. А почему снег? Когда мы ехали с мамой, было лето.
Алера смотрит в большие испуганные глаза. У них непонятный цвет: темно-серый, зеленый, карий? Мальчишка, словно повторяя за Алерой, трет нос маленькой ладошкой. У него смешной нос, маленький и курносый.
– Ты заберешь меня отсюда? – серьезно спрашивает он и морщит лобик. – Я не хочу больше быть здесь. Здесь страшно и плохо. Я не мог такого натворить. Это все голоса в моей голове. Только я их теперь не слышу. Ты прогнала голоса в моей голове? Ты хорошая. Ты добрая. Ты поможешь мне найти маму и братьев?
Ыч сопит за спиной Алеры. Та, полуобернувшись к троллю, просит:
– Возьми его на руки.
Ыч подхватывает мальчишку, и тот смеется:
– Тролль меня покатает, покатает!.. А?
Тролья лапа смыкается вокруг худеньких плеч, вторая обхватывает ноги над коленками. Ребенок беспомощно дергает ногами в маленьких валенках. Подходит Алера, рассеянно улыбается, затыкает флягу за пояс теплой куртки и кладет холодные ладони на щеки мальчишки. Он затравленно смотрит в черные глаза, в которых не видно зрачков, и пытается вывернуться из стальной Ычевой хватки. Алера мимолетно гладит детские щеки, крепко стискивает голову за висками, ближе к затылку, и с хрустом сворачивает тонкую шейку.
Тролль брезгливо швыряет детское тельце на груду истлевших человеческих тел. Маленькая голова, вывернутая невозможным образом, мотается туда-сюда. Глаза непонятного цвета смотрят на Алеру с ненавистью, детский рот кривится в оскале, пухлые ладошки сжимаются в кулаки. Лихованник силится что-то сказать, но не может, только шипит и плюется.
– Слишком гладкий рассказ. Не говорят так шестилетние дети.
Алера подходит и поднимает покрасневшую от холода руку с плоской деревянной фляжкой. Лихованник отчаянно воет. Всего пару вздохов. Потом рубиновые капли впитываются в детское тело, и оно осыпается бесформенной кучкой серой пыли.
Эпилог
– Надо было мне, – в конце концов сказал Дорал.
– Нет, – тут же ответил Гасталла, но по глазам его было видно, что такая мысль ему нравится больше, чем утрата собственных способностей. – Тебе еще Школу восстанавливать. Какой ты будешь ректор без магической силы?
Магистр опустил глаза, признавая правоту некроманта и опасаясь, что облегчение на его лице проступило слишком явственно.
– И она тоже не могла. – Гасталла мотнул головой в сторону дома. После возвращения магов поселили в том же доме, недалеко от хаты Рогуши. – То есть она-то могла и сделала бы. Только потом бы удавилась в конюшне. Непременно удавилась бы, потому как ни к чему кроме магии не способна. А Шадек… Он так любит быть магом, что пока даже не понял, что это такое – быть магом. Ему еще многое предстоит совершить.
– Никогда бы не подумал, что он на такое решится, – Дорал покачал головой. – Самопожертвование и Шадек? Нет, я всегда был уверен, что он себя проявит не так, как другие маги, но это…
– Проявит, – Гасталла поморщился, – увидишь. А лишись он способностей – у него бы уже ничего и никогда не вышло. И у них бы тоже не вышло.
Оба снова посмотрели в сторону дома.
– Это верно. – Дорал поскреб подбородок. – А так выйдет, пожалуй.
