Звон заставил Муху содрогнуться и съежиться:
– Вот и я говорю, верная примета, вместо мужчины зима придет и оттрахает.
– Нет, Муха, никаких мужчин, только я.
– Я не узнаю тебя. Пей чай.
– Удивила. Иногда я настолько себя не узнаю, что начинаю общаться сам с собой на «вы».
– Шарик, ты точно болен. Это все от одиночества.
– Может быть. Ты не представляешь, как мне сегодня одиноко.
– А какое сегодня число?
– Не знаю. Разве одиночество исчисляемо?
– Смотря с кем.
– В одиночестве нет смысла, и за это я его обожаю.
– Я нет, тем более ноябрь.
– Вот почему на улице необъяснимо жарко, хочется стряхнуть пальто, весенний запах перелетных птиц насытил воздух.
– Их нет давно, – возразила Муха.
– Но мы перелетаем сами, склонные к метаморфозам. Целоваться тянет, целовать. Каждую вторую уже целуют губы улиц, обнимают руки переулков, – взял Шарик за талию Муху и закружил с ней вальс.
– Видимо, я первая, что-то меня пока не целуют, – засмеялась она по-женски, а Шарик вел ее и декламировал дальше:
– Пасть и есть прелюдия. – Поцеловал Шарик Муху в губы, а та все смеялась, не обращая внимания, что Шарик наступал в танце ей на лапы. Шарика было не остановить: – Весенним месяцем объявлен весь ноябрь! Народ прогуливает чувство долга, поцелуями, зима придет надолго. Остатки чувств в асфальтовом паркете еще куражатся. Ноябрь прекращает танцы, объявляет о закрытии сезона, он ищет занавес. «Ябрь» волочится, «но» необъяснимо жарко, хочется стряхнуть его и заново прожить весну! – завалил он Муху на койку.
* * *
Так, за разговором то с самим собой, то с кем-то еще, я, как всякий весенний ручеек, незаметно впадал в Неву. Дом за домом, каждый из них по уши в истории. На табличках вырезаны ответы Кто? Что? Здесь. Когда? Эти короткие сводки создавали еще больше вопросов. Как? С кем? Зачем? Но для этого фантазии уже не хватало опций: сегодня кроме скупых слов и цифр нужны были фото и видео. Дома начинались и кончались, таблички менялись, но моя память была привязана не к ним, она привязалась сильнее к архитектуре, к камню, каким бы холодным он здесь ни был.
Мозг трепался о своем, гонял, словно легкий ветерок, мысли и мыслишки, то поднимая их вихрем, то бросая, чтобы они хаотично падали, образуя мировоззрение, создавая впечатления.
«Все само рассосется, время вылечит, время придет и сделает минет невзгодам. Тебе надоело сидеть сложа руки – сложи из них дело. – Я восхищался атлантами у дворца Белосельских-Белозерских. – С мужчиной становится легко, когда он перестает самоутверждаться в глазах других женщин».
«Заведешь роман, а потом оказывается, что завел дело с лишением свободы». Стоя на красном, по ту сторону улицы, я приметил угрюмую пару с коляской, идущую навстречу. Злость и раздражение в лицах. Их малышка никак не хотела домой. Мужчина хватал ее на руки, она смеялась, но как только ставил обратно на асфальт, девочка снова сворачивала куда-то, видимо, к игровой площадке, так продолжалось до тех пор, пока ее не пристегнули к коляске и не укатили силком. Та с воплями проехала навстречу мне, и скоро плач остался позади.
Такая маленькая, а ведет себя как взрослая. Женщина часто специально идет наперекор, хочет, чтобы ее подхватили и понесли дальше на руках. Либо гулять, либо к алтарю.
Мысли бродили в моей голове, пока я по Владимирскому утекал к Невскому.
На Аничковом мосту я задержался, как в воду глядел, пытаясь найти свое отражение. Нашел возле перил бумажку в пятьсот рублей. Сунул в карман и обратно к воде. Словно вдавленное, как у мягкой игрушки, возвращалось оно в прежнюю форму с каждым плевком холодной воды. Плевались ладони, которые сейчас холодно пытались полюбить лицо. Они обнимали его, но не узнавали. Наконец насилие над их чувствами закончилось. Это я собственной персоной. Я оторвал лицо от воды и вытер его махровым полотенцем ветра, будто протер лобовое стекло. Оно было не в себе. Ветер с Невы освежил мое все, восстановил мне долгосрочную память. В кармане непривычно завибрировал телефон. Голос был тот же, несколько минут ушло на разогрев, пока мы обменивались ничего не значащими для нас событиями. Разминались, будто спортсмены, прежде чем начнется игра. Надо заметить, что часто игра могла и не начаться вовсе. Пустые разговоры населяют эфир, как обычные плановые тренировки языка и взаимоотношений. Скоро я вошел в игру:
– А я не настолько породистый, чтобы так подчиняться. Я – свобода. Человек – это большой эксперимент…
– Экскремент? Извини, я не расслышала.
– Юморочек. Я хотел сказать, что человек – это великий эксперимент, робот великой свободы.
– Робот от слова работа?
– Идет работа над свободным человеком, пока это все еще робот, со своей программой.
– А чем ты там занимался? Где так долго пропадал?
– Книгу писал.
– Лапой?
– Курица. Сама ты лапой.
– Писать – это наверное сложно, если хорошо.
– Не сложнее, чем читать. Литература – это искусство расставления слов, а хорошая литература – это хорошо расставленные слова.
– Ты же вроде рисовал?
– Я и сейчас рисую, когда не пишется. В принципе что живопись, что литература управляется одним глаголом – писать.
– Хочется пошутить, конечно, по поводу ударения.
– Пошути.
– Не дело смеяться над творческими людьми.
– В любом деле главное – правильно расставить акценты, чтобы не подмочить репутацию.
– У тебя даже акцент появился какой-то. Южный.
– Это я мимо Кузнечного прогулялся. Хорошая там погода: яблоки, груши, зелень. Весна.
– После сорока весна приходит каждый день.
– После сорока людям необходимо творчество, им необходимо что-то создавать, руками или головой. И чуточку признания, хотя бы от одного человека.
– Это все слова, где найти время и силу воли?
– Надо поменьше говорить, побольше делать.
– То-то я все время чувствую, что мысль произнесенная теряет смысл.
В Питер стекались те, у кого с удачей была напряженка. Им казалось, что приехать сюда стоило только ради того, чтобы тебе фартило всю оставшуюся жизнь. Они еще не знали, что совсем скоро Питер проникнет в их дом, в их постель, он будет все время рядом; куда бы они ни уезжали от этого города, он будет сидеть у них под кожей. Если же вдруг он вам изменит, то как всякая измена близкого человека она имеет только одну положительную сторону: значит, он вас не любил. Каким бы ни был красивым Дворцовый мост – знайте, что он тоже разводной. Если говорить о настоящей любви, то она не имеет срока годности. И чувство это только крепчает от выдержки, как хорошее вино. Другое дело, когда речь идет о страсти, весне, голоде. Та связь, которая привязанностью стать не смогла.
