– Вроде и жилье есть, и работа, и прописка, а все равно – лимита.
«Все мы ограничены в ласках», – понял я, о чем начала скулить Муха.
– Все мы ограничены в ласках, – повторил я ей вслух.
– А женщины особенно. Это и есть наши границы, наш Шенген, который необходимо открыть. Открой для себя хотя бы ее шею, а там путешествуй по остальным зонам свободно: грудь, живот, бедра и все, что между ними, изучай особенности менталитета.
Экспрессионисты надоели довольно быстро. «Прогуляться бы по питерским дворам. Вот где настоящие впечатления».
Люди не поймут, они на другом уровне, настоящая жизнь у самого асфальта, у самого дна. Где окна и двери, вколоченные временем в землю, будто их засасывает само время, а может, притягивает земля.
Для настоящей дворняги нет ничего приятнее прогулки по дворам.
«Здесь я бывал, здесь отливал», – внюхался в столб Шарик, вспоминая присказку деда. Дед рассказывал, что именно его дед спугнул когда-то того самого зайца, что спас Пушкина от декабрьской виселицы. Собака – друг не только человека, но и поэта. Теперь зайца в городе не встретить, они уже не бегают по улицам, устали, пересели на автобусы. Да и там уже редкость. Сознательность, как ни крути, выжимала все заячье из людей. Поэт должен был быть доволен, его слова дошли до народа. История уже отлила на него бронзой. И не раз.
Не выходи из женщины, не совершай ошибки. Скорее всего под комнатой он понимал свою родину. Я вот вышел. Теперь свободен. Или лучше так:
– Свободен!
– Может быть, надо подумать и все взвесить как следует?
– Я сказала – свободен!
И не важно, кто тебе это скажет – родина, жена или кто-то еще, к кому ты был сильно привязан. Стал ли я после этого свободнее? Нет. Такая постановка ответа никогда не сделает человека свободным, скорее будет для него удушающим приемом, когда он способен только плестись следом, словно брошеный пес.
* * *
– Шарик, я толстая? – откусила пирожное Муха.
– Лишний вес – это мужчины, которые тебя недолюбили, – смотрел в окно Шарик.
– Не могу же я во всем обвинять тебя.
– Можешь.
– Ведь у меня были и другие.
«Черт, – подумал про себя Шарик. – Сейчас она начнет перечислять всех от первого до последнего, а это надолго». Слушать о других мужиках ему не хотелось. Тем более что он мог знать их лично.
– Сходи на вечеринку, развейся, что ли.
– А как найти своего мужчину на вечеринке?
– Просто. Просто сделать вид, что тебе скучно.
– А если никто не подойдет?
– Значит, твоего там нет.
– Сиди и жди, так вся жизнь пройдет.
– Ты куда-то торопишься?
– Нет, но все время опаздываю. Опаздываю жить.
– И где бы ты хотела жить? – безразлично зевнул Шарик.
– Замужем. Что-то не так, не складываются отношения, гибкость, что ли, уже не та, – доела пирожное Муха, прогнулась и посмотрела на Шарика, ожидая обратного комплимента. Но тот промолчал, он смотрел в окно или делал вид, что туда смотрит.
«Когда вид из окна не очень, приходится его делать самому», – усмехнулся про себя пес.
– Не склонить ее, не уподобить, на работе, где меня угнетает все, начиная с сотрудников до начальства, – продолжала Муха. – А вчера вдруг разболелась спина, я терпела ее долгих двенадцать лет.
– Я всегда говорил, почему ты себя не щадишь, зачем так много работать?
– Знаешь, иногда мы зависим от плюсов этой самой работы: близко к дому, зарплата, премии, опять же детей надо кормить.
– Согласен. С этим приходится жить. И работа, будь она проклята, не всегда самая интересная, то есть совсем не та, о которой ты грезил в детстве. Ну, так как вчера ты свою спину спасала?
– Кое-как доработав, поплелась домой, на диван, к компьютеру, только не тут-то было. Только я расслабилась, заныл ребенок, у него резались зубки. И моя спина вслед за ним, будто это была эпидемия. Чувствую – невмоготу, старшей оставила сына и, словно жертва за утешением, по обочине жизни к доктору. – «На что жалуетесь?» Я ему: «Разве не видно, не разогнуться мне. У меня позвоночник болит». Врач велел снять одежду, прощупал, внимательно осмотрел. Потом глянул на меня поверх очков и в недоумении вздохнул: «Как он может болеть, вы же беспозвоночная…»
– Еще бы добавил «тварь», – засмеялся Шарик. – Врачи, – они такие. Они же к нам как к механизмам относятся. Мы к ним как на ТО ходим.
– А что такое ТО? – почесала себе ухо Муха.
– Техническое обслуживание. А что они, доктора, могут по большому счету сделать, если кузова, крась не крась, стареют, детали изнашиваются, а запчастей нет. Так, на смазке из силы воли бежим по дороге жизни, пока есть порох, а когда он кончается, сбавляем ход и принимаем вправо на обочину жизни.
– По обочине я не могу, там же люди меня бесят, – стала всматриваться вслед за мной в серое небо Муха.
– Ну мало ли кто кого бесит, я тоже ими не очень доволен.
– Я же еще на той неделе у стоматолога была, – блеснула белизной клыков Муха. – Так прижало, что сил никаких не было.
Забежала сегодня в зубной кабинет. Так вот мне там усатый в халате: «У вас денег хватит?» Я по привычке в ответ зарычала: «С чего вы решили, что я без копейки?» – «По вашему внешнему виду заметно – живете жизнью собачьей». Это к теме обочины, – добавила Муха.
– Что ты?
– Что, что? Я, как всякая мудрая женщина, сдержалась, надо же было зуб вылечить. Потом, пытаясь сгладить свою вину, размягчился: «Анестезия нужна?» «Прибереги для себя», – улыбнулась ему. Когда он меня засанировал, я его так облаяла.
– А он что?
– Назвал меня сукой. Но я-то на правду не обижаюсь. Потом врач усы покрутил свои: «Говорил же, надо было лечить вас с анестезией».
* * *
Я сидел голый, на теплой кухне, расточительно выливая в череп чай, усаживая табак в легких. Время от времени отрываясь от компьютера, я наблюдал за дымом, чувствуя, как в воздухе хаотично снуют печатные буквы, воздух забит откровениями. Кумар разворачивается в одну большую строку, дым не рассеивается, просто его поедает прозрачность. Читаю очередное письмо, от другой подруги. Они как затяжки, но слова все те же: «я тебя не люблю».
– Что ты скажешь на это? – погладил я Тома, который тоже лезет в компьютер.
– Если ты про любовь, то я нет, – улыбнулся он. – А ты?
– И я нет, – не хотел я обманывать пустоту. – Сердце мое уже занято.
– Кем? – поинтересовался кот.
