– Дай мне подумать… случайная связь, – инстинктивно навострил уши Шарик, но ничего не услышал.
– Теперь ты.
– Он входит.
– Влюбленность, – закатила глаза Муха. – Он ищет что-то.
– Любовь, – теперь и Шарик зажмурил глаза. – Находит.
– Брак, – услышали оба марш Мендельсона, – забирает все самое ценное, – забеспокоился Шарик.
– Быт, – начала засыпать Муха. – Он тихо уходит.
– Ненависть, боль, потеря, – завыл Шарик.
– Как жизненно, – взгрустнула Муха.
– Черт, Муха, проснись! По-моему, нас обокрали, кто-то утащил нашу кость, пока мы с тобой фантазировали.
* * *
– Кот! Ты любовь мою здесь не видел? – ходил я из угла в угол, не зная, куда себя деть.
– Только тапочки, – лежал тот лениво на диване и смотрел «В мире животных». – А давно пропала?
– Я не знаю точно, жили-жили, все как у всех: ужины, телевизор, скандалы, постель и сны… а потом раз – как обрезало.
– Успокойся, почеши мне спинку. Пораскинь своими мозгами.
– Ну? – сделал я все, как мне прописал Том.
– Что ну? Рука у тебя холодная, – спрыгнул с дивана кот и, задрав хвост, прошелся передо мной.
– И что?
– Что, что? Значит, чувства остыли.
– Да как же они могли остыть, если я такой разгоряченный, – недоумевал я.
– Ты так долго гладил шипы этой розы, что они притупились, ты так долго смотрел в ее глаза, что они увидели и тебя. Ты так долго вскармливал ее поцелуями, что она открылась, ты так долго слушал ее голос, что она научилась молчать, ты так долго носил ее на руках, что она стала букетом. Ты так сильно ее любил, что она почувствовала слабость и перестала цвести.
– Ты меня стихами не заговаривай, это я и сам знаю. Лучше скажи о себе, ты же с виду самый обычный бабник. Эти женщины вокруг тебя, и одна прекрасней другой, как ты их открываешь?
– Как Колумб когда-то Америку, – улыбнулся себе в усы Том, – совершенно случайно.
– Но все же?
– Чтобы женщину познать и открыть, часто ее надо выслушать, а иногда достаточно рот закрыть поцелуем. Вот ты, что ты можешь сказать о женской красоте? – расположился он на полу, словно сытый лев.
– Она существует, более того – возбуждает, – взял я в руки какой-то глянец.
– И как ты с ней уживаешься, уживался?
– А ты?
– Положу на кровать и любуюсь, – вытянул он перед собой хвост.
– А как же инстинкты? – захлопнул я чтиво и бросил на стол.
– Всему свое время, хозяин.
– А если его в обрез?
– Наслаждайтесь природой, – начал он двигать им перед собой по полу.
– В чем тогда, по-твоему, красота выражается?
– Ты хочешь сказать – какой ее частью?
– Ну да: глаза, ягодицы, лодыжки, грудь?
– Ну, пошло-поехало, красота – это же не анатомия, она обитает там, где живет душа.
* * *
«Кто же там скребется так понуро? – подумал Шарик, поднимаясь с коврика и почесывая лапой свою бочину. – Открыто же». – А, Муха, привет! Какими судьбами? – распахнул он дверь конуры.
– Здорово! – кинулась обниматься Муха всем телом. – Слышала, что ты хату снял, вот и решила навестить.
– Да, еще не обжился, правда. Вчера только переехал, – попятился он назад под прессом суки. «Потолстела», – промелькнуло у него в голове.
– Теперь и баб будет куда водить? – наконец отпустила его она.
– Зачем их водить, они сами приходят. А ты все цветешь? – знал, на что давить, Шарик, чтобы сменить тему.
– Стараюсь, – засмущалась от удовольствия Муха.
– Хорошая конура, с кондиционером. Ты что, на бабки разжился? – заглянула Муха на кухню.
– Да, в ментовку устроился. Сутки через трое, лафа полная!
– Борешься с преступностью? – не знала, на чем заострить свое внимание и куда присобачить свое тело Муха.
– Да, можно и так сказать, – наблюдал он за ней бескорыстно.
– Музыка у тебя прикольная. Вальс?
– Собачий. Раз, два, три, раз, два, три, – закружился на месте Шарик.
– Один танцуешь, что ли? – озиралась по сторонам Муха.
– Что ты все вынюхиваешь. Один я. И танцую один, и сплю один, и даже любовью занимаюсь один. Шутка. Расслабься, нет здесь никого. Одиночество – это единственное, что меня успокаивает в этой жизни, – лег он обратно на коврик.
– Философ. Может, чаем угостишь? – улыбнулась Муха.
– Угощу. Иди сюда, – вытянул он вперед лапы.
– Знаю я этот чай… с колбасой. Не могу я, Шарик, – покачала она головой.
– Почему? – притомился от долгой прелюдии Шарик.
– О, «я другому отдана и буду впредь…» Парня я встретила, замуж зовет, – присобачила наконец свое тело Муха к полу под окном.
Муха замуж выходит, офигеть.
– Как зовут?
– Туз. Он иностранец. Так что бита твоя карта, Шарик. Уеду в Париж скоро, – закинула голову вверх Муха в знак победы.
– Туз по-русски Тузик. А твой Бобик, он же Боб, случайно не был американцем? Значит, поменяла Бобика на Тузика. Круассаны по утрам, устрицы на обед и лягушки на ужин. Ой, заскучаешь, – перевернулся на бок в знак равнодушия Шарик.
– Не думаю. Если бы ты знал, что такое французский бульдог в постели! Это нечто, – прошлась муха по его самолюбию.
– Вылизывать они мастаки, этого не отнять, для этого у них и нос такой – никакой, – продолжал ревновать Шарик.
– Ты большой уже, Шарик, опытный, а сук так и не раскусил, хотя мы и не настолько деревянны. Язык любви заключается не в умении говорить, а в готовности лизать, – лизнула она свой нос в знак утверждения.
– То есть ты хочешь сказать, что я в сексе полный ноль и вообще спала со мной из жалости ко мне, а стонала из жалости к себе?! – завелся Шарик, приподнявшись на передние лапы.
– Я же говорю, ты не хочешь понимать, где черное, а где белое, где любовь, а где секс, где оргазм, а где имитация, где сука, а где потаскуха. В каждой сучке есть своя доля случки, – подошла совсем близко Муха.
– Ты ищешь предлог, чтобы остаться?
– Я бы предпочла найти предложение.
– Муха, ты что, Фрейда до конца прочла? – заглянул ей Шарик на самое дно яблок.
* * *
Кот прошел по клавиатуре: на экране я увидел стройную надпись: «Я хочу есть».
