– Вроде да, с цветами даже. Пока чувствую только твое давление на него.
– Но у меня-то все в норме. В этот вечер я бы не отказалась от бокала шампанского.
– Ну, ты даешь – тюльпаны!
– Режу я салат, говорю, что к родителям хочу зайти, поздравить маму и сестру. А он мне под руку: «Давай я им тюльпанов куплю». Представляешь, мне – хризантемы, а другим – тюльпаны.
– Да уж, наглец, – заржал Шарик.
– Может, тогда они тебе ужин приготовят! – бросила я нож в кусты салата. Он психанул, выскочил, через минуту кинул мне на плечо шелковый красный шарф: «На, не пукай!» Тут уже психанула я, оставила салат и шмыгнула в ванну, выплакаться зеркалу. Когда я вернулась в себя, перед дверью стоит ведро, а там целая клумба красных тюльпанов. «Шикарно!» – воскликнула я про себя, а ему: «На хрена ты их купил?» – и прошла мимо в комнату, волоча за собой шлейф пренебрежения. Где-то через полчаса он зашел ко мне в спальню, как ни в чем не бывало: «Пойдем поужинаем». «Странный вкус у этого салата, ты не находишь?» – жевала я теплую зелень. «А я все думал, крошить бутоны или нет».
– Какая красивая у вас дружба! – съязвил Шарик.
– Это не дружба, это любовь.
– Тогда сочувствую. Так ты пережила уже?
– Ну, более-менее.
– Кислый какой-то.
– Ты про мой вид?
– Я не настолько искренен. Я про кофе. Знаешь, что может уберечь женщину от депрессии, кроме любимого мужчины и горького шоколада?
– Вера в собственное обаяние.
* * *
Дверь еле поддалась, я с трудом протиснулся внутрь квартиры. Все пространство было забито котом, по стене протиснулся к кухне, сел кушать. Кругом был Том и вещи, что он перепробовал.
– Том, тебе не кажется, что тебя здесь слишком? Не мог бы ты полегче, собраться что ли, тебя раздуло, ты в моей жизни занял слишком много места. Куда ни глянь, везде твой мех, твой пух, твое влияние, твой след.
– Да не раздуло, а поправился. Все это нервное. Сегодня думал то же самое, похоже, мысль у нас витала одна на двоих: вас, людей, так много в моей жизни, не жизнь, а сущий ад. Все время вы и ваши ноги. Вот следствие, расстроился, съел ваш годовой запас.
– Надо что-то с этим делать, – продвинулся я в глубь квартиры.
– Надо, только лениво, – хотел кот потянуться, но задел гардины. – Может, ну его, хозяин, ляжем спать. К утру ты как-нибудь привыкнешь. А то, что меня много, кстати, не так уж плохо. Теперь ты можешь меня погладить, так, между делом. Тебе же это нужно, не придется даже звать. Том повсюду.
– Ладно, – смягчился я. – Только сразу договоримся, что ты не будешь меня притеснять ни в правах, ни в пространстве.
– Идет.
– Есть будешь? Ах, да, извини, совсем забыл, – смутился я.
– Я уже от пуза, – заржал в усы кот. Он отодвинул от себя пустую миску и, облизнув небритую харю, изрек – Чувак, сигареткой не разживешься?
Рот мой завис на минуту. «Начинается дискриминация», – подумал я про себя, глядя в его усы, протянул ему одну и помог прикурить.
Он, затянувшись всей грудью, продолжил:
– Всегда хотел понять, отчего люди с таким удовольствием курят после еды. Нет же в этом большого кайфа, – недовольно смотрел он на сигарету.
Я, роя и не найдя в затяжке достойный ответ, посмотрел на свою сигарету и промолвил:
– Ты это дело бросай! В чем прелесть курева после обеда – объяснить невозможно, но чтобы это понять, советую то же самое сделать после встречи с подружкой в постели.
* * *
– Что с тобой, Муха? Ты вся дрожишь, – встретил Шарик Муху после работы.
– Любовь меня не греет, Шарик, – прижалась она к нему, и, посмотрев преданно друг другу в глаза, они затрусили дальше по аллее.
– Хочешь, я подарю тебе радиатор?
– Вот, и ты меня не любишь.
– По крайней мере ты сможешь спокойно перезимовать, – проигнорировал он ее упрек.
– В чем измеряется настоящая любовь, Шарик?
– В детях.
– А дети в чем?
– В колясках.
– Мой уже вырос из коляски.
– Тем более, он же должен тебя любить? – вспомнил Шарик про своего.
– Ну, по-своему да.
– А по-твоему?
– А по-моему он хуже стал учиться.
– Так надо с ним поговорить по-мужски.
– Как я могу говорить с ним по-мужски, если я его люблю? Да и какой там разговор. Переходный возраст. Угловатый какой-то, обидчивый, замкнутый. Захожу к нему в комнату и что я вижу? Шкаф, компьютер, стол, ребенок в четырех стенах, две из которых «я не знаю», две – «все нормально». С ним либо лаяться, либо молчать: «Уроки сделал? – Сделал. – Показывай! – Как там в школе? – Нормально – Точно нормально? – Все нормально!»
– Вот он, ответ, удовлетворяющий обе стороны, – вздохнула Муха.
– Вот оно, общение между поколениями, – понимающе кивнул Шарик. – Значит, ты правильно воспитала его, такой же сдержанный, как папаша, никто ни к кому не лезет в душу, – вспомнил, что путь к сердцу женщины лежит через ее ребенка.
– Да, он с детства такой. Однажды мы его с отцом в шутку спросили, когда ему было четыре года, кем бы он хотел стать? Знаешь, что он ответил? – продолжала хвалиться находчивостью своего отпрыска мать. – Никем, никогда, нигде не хотел бы, не хотел быть похожим на то, что с вами случилось, останусь собой.
– Сам себе на уме, – снисходительно согласился Шарик. – Как же вы с ним ладите?
– У нас визовый режим между государствами, где дверь, как таможня, нас разделяет. Такое своеобразное недоразвитое доверие, – с сарказмом тяфкала Муха.
– И знаешь, что он мне на днях заявил? Что мы ретро, что живем мы неправильно, что нас пора в комиссионку. Как же он сказал-то? Тупо, – вспомнила мать.
– Тупо? – задумчиво протянул Шарик.
– Да, тупо. Может, сегодня сходим в музей?
– Может, лучше в мексиканскую кухню, она острее.
– Скучно с тобой, ты все время думаешь о еде.
– Я добытчик. Нет ничего страшнее голодной женщины.
– Не преувеличивай. Я голодная, конечно, но у тебя были и пострашнее. Одна только Карма чего стоила.
– Если говорить о Мухах, то у них при слове «другая женщина» немедленно появляется жало, которым они начинают кусать тебя в самые незащищенные точки души.
– Так это же полезно! Иглотерапия, – злорадно улыбнулась Муха. – Ладно, пошли ко мне. Харчо тебя угощу. Любишь грузинскую кухню?
– Кавказ… – ностальгически завыл Шарик. – Ах, горы горы. Лучше гор могут быть только горы с фуникулером.
