В задумчивости он снова начал ковыряться башней в носу. Одно успокаивало – то, что башня была Эйфелева. Потом уткнулся носом в подмышку свою, прикрыл глаза и закемарил.
* * *
– А у тебя как?
– Да у меня все по-старому. Ты хочешь знать, каким может быть воскресное утро? Собачимся.
– С кем?
– Со своим.
– А кто у тебя сейчас, в твоей мексиканской мелодраме?
– Да есть один. Ты его не знаешь.
– А ты?
– Я? Чем дальше, тем меньше.
– Ты про утро хотела рассказать, – начал чесать себе за ухом от скуки Шарик.
– Без поцелуев, без слов, просто кофе и бутерброд или гречка. Таким оно и случилось, мое утро: встроенная в «Икею», я смотрю на экран телевизора, там целуются двое, там настоящее море любви, здесь одиночества океан, он спокоен, штиль, полный штиль, пока не проснулся муж и не хлынули дети.
– Если быть до конца откровенным, то жизнь, Муха, она везде собачья, если ты собака.
– Одиночество грызет?
– Грызет, еще как грызет, мы – кости, оно – нас. Тут много наших, все они устроились неплохо, одно плохо, на родину тянет – аж жуть. Бессонница по ночам иной раз. А если уснешь, то один и тот же сон: все березки, березки. Подбегаю поближе, так не березки это, а башни Эйфелевы. А сам ты уже не пес, а подберезовик. И тебя кто-то отрезает от корней и в корзинку. Проснешься в холодном поту, выть хочется.
– Будто ты здесь мало ныл на луну, – заскучала от мужских слез Муха.
– Так здесь и луна другая, французская, не луна, а сыр рокфор. Даже выть на такую не хочется: закусишь лапу и сосешь ее, родимую. Понимаешь, тесно здесь, душе негде развернуться.
– А зачем тогда уехал?
– Хотелось перемен.
– Каких?
– Откуда я знаю. Глобальных, наверное. Мне всегда хотелось быть востребованным. Реализоваться и получать от этого удовольствие сейчас, а не пенсию потом.
– Ну, и?.. – пыталась вникнуть в суть проблемы Муха.
«Женщин надо любить и удовлетворять, для всего остального существуют мужчины, – задумался о нелегкой судьбе Мухи Шарик. – Я никогда не мог понять семейные пары, которые ложились и вставали по режиму или, хуже того, спали раздельно. Мне с женой всегда было чем заняться в постели, будто это была какая-то другая квартира, которую мы снимали для любовных утех. Правда, давно это было».
– В жизни женщины всегда есть мужчина, который служит эталоном.
– В этом вся и беда: пока он служит, жить приходится с другими. Ты что там бегаешь?
– Да.
– Я про баб. Отличаются от наших?
– Да.
– А чем?
– Языком.
– Лижут по-другому?
– Нет, картавят.
– Ты жене своей изменял?
– Было, сам не знаю, хотелось какого-то блуда.
– А раньше ее любил?
– Я и сейчас люблю.
– Как в постели с другими?
– Все одинаково.
– Зачем же тогда?
– Всегда кажется, что близкие недолюбливают.
– Когда ты уже поумнеешь?
– А ты? Ведь если я поумнею, мне с тобой станет скучно.
– Если тебе станет скучно, просто наступи мне на хвост.
– Ты фигурально? Может, ты в олимпиадах будешь участвовать?
– Не знаю, гражданство надо сначала получить.
– Дадут?
– Вряд ли, нужен я им здесь, как собаке пятая нога. Своих бездомных как грязи. Да и французский надо знать.
– Учишь?
– Да, бонжур, абажур.
– А может, на лапу дать? Чтобы быстрее.
– Нет, здесь такое не прокатывает. Здесь все дорожат своим чувством собственного достоинства.
– А как будет по-французски «собака»?
– Лё шиен.
– А кошка?
– Ла ша.
– Нежно.
– Кстати, это же слово обозначает…
– Серьезно? Хотя у нас тоже используют нечто подобное – «киска».
– У нас используют, а здесь ласкают. Культура. Знаешь, как они меня зовут? Шарль, – вдруг неожиданно возвысился Шарик и даже стал выше башни. – Только здесь для этого надо стать своим сначала.
А я не могу подстраиваться, льстить не могу, улыбаться не могу, когда не хочу.
– Может, тебе там нужно больше общаться с местными, чтобы стать своим?
– О чем ты говоришь, когда у меня в башке березки зеленеют. Лучше быть настоящим чужим, чем посредственным своим.
– Фу! – как заправский кинолог, дала команду Муха. – Хватит плакаться, Шарик! Лучше скажи, почему ты до сих пор без бабы? Где твоя парижонка? – тяфкнула она иронично, поняв, что весь предыдущий треп о французской красоте – брехня собачья.
– На связи. Знаешь, где любовь с первого взгляда, там и ненависть затаилась с первого раза. Какой секс на голодный желудок?
– Ну-ка, подробнее.
– Пришел я ней, а она уже лежит, готова. А я-то голодный, с работы, набегался. «Может, пожрем», – лизнул ее. «Грубый ты», – отвернулась она. Может, я и грубый, Муха, а жрать все равно хочется. Какой секс на голодный желудок.
– Ну? Покормила в итоге?
– Да, после уже. Будто не обед, а дегустация в супермаркете.
– О, кстати у нас тут рядом открылся, – попыталась уйти от дальнейших рассуждений Шарика Муха.
– Еда стала ближе.
– Ага. Что еще нужно для счастья: близость да близость к еде.
– А я не любою эти типовые сараи с типовыми продуктами, – вспомнил Шарик, как пять охранников выгоняли его на прошлой неделе из магазина пинками, когда он пытался позаимствовать там сосиски. – Мне больше нравятся рынки, где мясо свежее и люди добрее. Заходишь туда, будто в лето попадаешь, кругом плоды и фрукты, а запахи – можно сойти с ума, – зевнул Шарик во всю глотку, чтобы прекратить слюноотделение.
– Так ты там лето проводишь? – пошутила Муха. – Я вот в Турцию съездила, – не дождавшись ответа, неожиданно расправила она крылья воображения.
– Как прошло путешествие? – согнал Шарик муху ее воображения со своего уха.
– Я влюбилась в эту страну.
– Больше не в кого было? – попытался он поймать ее лапой.
– Это оказалось самым достойным из всего, что я видела.
– Как же люди, мужчины?
– Я могла бы тебе соврать, что они надоели мне здесь и хотелось бы отдохнуть или дозировать, только в сердце каждой из нас живет модель иностранного рыцаря.
