На пешеходном переходе взгляд его уткнулся в туфли. Те блестели глянцем и слепили глаза даже с плаката. Поднял глаза и прочел: «Выбор всегда есть – навеки ваш, Президент. Голос…» Шарик рявкнул на автомате. «Атавизмы», – выругался он про себя, поежился и стал оглядываться, извиняясь перед случайными свидетелями. Плакат, видимо, еще прошлогодний, и «Голос» получился из призыва «Голосуйте…», теперь же окончание глагола залепило объявление: «Маша. Круглосуточно», и указан телефон. Сразу видно – вернулся на родину. Выбор никогда не был легким предприятием. Кому отдать свой голос, чтобы не потерять его. Выбор уже был сделан. Некоторое время я жил без политики, отошел от нее, и жить стало как-то легче. Президенты в разных странах мало чем отличались: один срок уже отсидел, теперь второй, как ни крути, где ни сиди, все равно срок, все равно клетка, хоть и золотая. При всей своей любви к свободе понять такое было сложно, потому что работа тяжелая. Я бы не пошел. Но с другой стороны – президент, сидящий впереди всех. Значит, даже не в партере, а на сцене. На самом деле президентов у Земли трое, у одного больше всего земли, у другого – денег, у третьего – рабочих. Но в процессе грядущего великого потопа обладание землей становится первостепенным. Отсюда весь сыр-бор. Все хотят быть президентами Земли, звучит галактически. Видимо, это и подкупает – размах.
– Рядом! – скомандовала тебе родина, – смеялась мне в трубку Муха. – Будь честнее. Это только мы придумываем себе – ностальгия, грусть, тоска, на самом деле мы постоянно получаем команды: Рядом! Голос! Апорт! Взять! Фу! – и в конце концов их исполняем. То же самое касается и работы, и отношений.
– Проводила мужа до двери. Целоваться не хотелось, но она сделала это на автомате. Порой женщине просто необходимо иметь при себе оружие, чтобы отмести лишние вопросы. Не вызывать подозрения.
– Как он, кстати? – вспомнил Бобика Шарик.
– Как обычно. Сует нос не в свои дела.
«Если бы только нос», – подумал про себя Шарик и про Муху.
– А ты?
– Я? Нет. Со своими бы разобраться.
Уверенности ей придавало ее любимое слово «нет». Впрочем, были и другие. Ох уж эти железобетонные слова из трех букв. Ее идеальный нюх был чем-то сродни идеальному слуху музыканта, и любые случайные для других запахи собирались в одну громкую симфонию бытия. И чем ближе источник, чем отчетливей след, тем громче его запах, тем ярче картинки, которые, словно портфолио, выдавали хозяина протектора с потрохами. Только однажды, как это часто бывает в жизни каждой женщины, интуиция ее подвела. Вспоминая ее прекрасный породистый нос, до сих пор не могу понять – почему? Вот и дворик, где жил Гоголь, поднял я глаза на табличку. Мне нравился Гоголь, особенно «Нос». Я сразу понял, что в этом случае хотел сказать писатель: человек потерял нос, на самом деле человек потерял собаку. Отчего сам оказался потерянным, без собаки, как без рук, без носа, без нюха, без аппетита, без настроения. Нос тем временем деловито бродил по дворам, тычась в углы вместо коленей хозяйки, знал бы он, как хозяину и хозяйке в тот момент не хватало этого носа. А пес знай себе гуляй! Еще бы, столько свободы обрушилось на него одним разом. Что дома, раз-два и обчелся, ну иногда были гости, но то были ноги совсем из другого балета. Если бы не мы с Мухой, Нос сошел бы с ума. Дворнягу действительно звали Нос. Наша стая приняла его как родного. Муха ближе всех. Она, в конце концов, и осталась с Носом. Женщины падки на новеньких. Было ли мне в этот момент обидно? Наверное. Мужчины переживают измены и расставания гораздо глубже, чем женщины. Именно поэтому они, в отличие от женщин, умеют прощать измены, но только по причине того, что меж двух зол – расставание и прощение – они выбирают меньшее. Потому что только немногие из нас могут пережить расставание. Всему виной привязанность. Эта собачья привычка. Бросить ее гораздо тяжелее, чем любую другую. Но в нашем случае она бросила меня первой. Только по этой причине я смог. Я уехал, забылся, забыл.
– Ты знаешь, что сегодня Прощеное воскресенье? Прости меня, – почувствовал он ухом, как жеманно улыбнулась Муха. В это воскресенье она прощала всех, даже тех, кто не позвонил вчера.
– И ты меня.
– За что?
– За то, что оставил тебя с Носом.
Несмотря на то что Нос поменял имя на Боб, он же Бобик, гены взяли свое, судя по сегодняшнему разговору, – Люся доказала то, что сегодня называется принцип бумеранга. Судьба отплатила Мухе той же монетой. А может быть, это была просто сдача.
* * *
– Шарик, ты с ума сошел? – пыталась она сбросить его лапы со своей спины.
– Не уверен, только с твоей спины, – облизнулся Шарик, когда Герда наконец выскользнула из его оков.
– Ну разве можем мы этим заниматься прямо здесь, на улице, в грязи? – развернулась она к нему.
– Хорошо, я сниму конуру, ты будешь жить со мной? – начал он чесать задней лапой у себя за ухом, вытянув вперед морду.
– Жить? Нет, конечно, меня и дома неплохо кормят, но приходить согласна. По выходным, при условии, что будешь меня провожать, – заметила она неподалеку еще какого-то пса и стала принюхиваться.
– Я тебе сообщу на следующей неделе, – продолжал чёс Шарик.
– Пойдем, познакомлю тебя с тем сеттером, – сделала она несколько шагов в сторону рыжего.
– Твой поклонник? – отстал от своего уха Шарик и быстро догнал Герду.
– Нет, что ты, он идеализирует, – прибавила она бег.
– В смысле? Идеал ищет? Сука!
– Это ты мне? Мы же просто друзья, – улыбнулась Герда.
– Вот дерьмо собачье, – остановился резко Шарик.
– Ты чего такой агрессивный? Рекс очень даже безобидный пес. Потрахивает дома свою плюшевую обезьянку и говорит, что лучше ему собаки не надо и это его идеал, – оглянулась Герда.
– В дерьмо наступил, – вытирал рьяно лапу об траву Шарик. – Не знаешь, чье это говно? – принюхивался он.
– Не, не знаю, по ароматам ты у нас специалист. Так вот, про Рекса я тебе недорассказала. Как-то пошел он в гости к одной сучке, а той на д.р. подарили собаку плюшевую. Так вот он запал на нее и решил оттрахать в тот же вечер, во время акта из нее батарейки посыпались. Рекс жутко испугался, потом неделю есть не мог.
– А чпокаться мог? – никак не мог оттереть лапу Шарик.
– Ну, не знаю, это надо у обезьянки спросить, – засмеялась Герда.
– У тебя все такие? Зоофилов мне только не хватало в друзьях, – начал забывать про дерьмо Шарик. – Может, ему в кружок мягкой игрушки надо записаться?
– А как же свобода наций и ориентаций? Ты настоящий мизантроп, рано тебе еще в общество, – вдруг начала огрызаться Герда, и из ее пасти теплым летним дождем полетели злые слюни. – У тебя еще дерьмо на лапах не обсохло, – выгавкала она в сердцах.
«Сука, вот зачем так? Что там, в башке, у них происходит, у женщин? Любит, любит, любит, а потом раз – и все: и уже готова убить тебя с особой жестокостью, облить грязью и растоптать, бросить в канаву и стереть, как самое серое пятно в ее светлой незаурядной жизни».
