– Ты ведь читаешь его, верно?
– Конечно, – вру я. – Очень информативно.
Малыш. Мой ребенок. У него есть имя, но почему-то я не могу заставить себя произнести его вслух. Конор Джейкоб Херли. Конечно, это имя выбирал Сэм.
«Конор Джейкоб», – сказал он.
Джейкоб – в честь его лучшего друга из старшей школы, который пропал без вести в море во время кругосветного путешествия. А Конор – дань уважения ирландским корням Сэма. Конор Джейкоб. Конор Джейкоб Херли. Так и было решено, и так написали на бирке его тоненького запястья. Я прочла ее. Произнесла имя своего сына. Конор Джейкоб Херли.
Шарики рядом с больничной койкой были голубого цвета. Один уже лопнул, его сморщенные останки одиноко висели где-то среди целых собратьев.
– Хотите подержать своего сына? – предложила медсестра.
Если бы Сэма в палате не было, я бы покачала головой.
Он считает меня хорошей матерью, самой лучшей. Беззаветно преданной и заботливой. До самоотречения. Возможно, он прав относительно последнего пункта. Иногда я сама себя спрашиваю: а где я? И было ли когда-нибудь это «я»?
В те дни, когда Сэма нет дома, я чувствую себя как в отпуске. У меня и ребенка нет зрителей, не нужно ни на кого производить впечатление. Обычно я не принимаю душ. И даже не переодеваюсь. Сижу в ночной сорочке на диване, смотрю реалити-шоу по телевизору – есть у меня такая гадкая привычка (одна из многих, должна признать). Мне никогда не надоедает смотреть, как пластмассовые, неестественные дамочки буквально пожирают друг друга, все эти домохозяйки и матери-подростки. Как они изображают искренность, когда на самом деле это лишь игра на камеру. Тем не менее все делают вид, что ничего не знают. Притворство – путь к успеху.
В обычные дни я позволяю себе совсем чуть-чуть масла, пытаюсь обуздать свою тягу к сладкому и контролировать вес. Но когда Сэма нет дома, я достаю из своего тайника в барабане стиральной машины пакеты с чипсами и пачки печенья, которые тайком приношу домой из магазина, спрятав под пачками подгузников и органических моющих средств. Я – гнусная обманщица. Это так недостойно приличной женщины. Я руками ковыряю грязь из-под ногтей на ногах и выдавливаю вросшие волосы на голенях. Сэм содрогнулся бы, если бы увидел, как я это делаю. Меня саму иной раз передергивает от отвращения к себе вот такой. Что ж, когда Фрэнк приедет, эту сторону своей натуры придется спрятать. Некоторое время я не смогу так расслабляться.
Иногда я думаю, было бы неплохо съездить куда-нибудь, оставить наш уединенный островок. Конечно, у Сэма есть машина. Отсюда за час можно добраться куда угодно. А в сорока минутах ходьбы от нашего дома есть автобусная остановка. Сэм купил себе горный велосипед, чтобы гонять по лесным тропам, но для меня это исключено. Слишком опасно, сказал он, ездить на нем с ребенком.
Тут мы и зашли в тупик. Только мы вдвоем. Мать и дитя, и ничего другого не остается, лишь погрузиться с головой в домашнее хозяйство. Подозреваю, Сэму это нравится. Нет, я точно это знаю. Нравится, что меня ничто не отвлекает, что все мое внимание сосредоточено только на этом. Меня искренне удивило, что он с жаром поддержал идею приезда Фрэнк. В Нью-Йорке я всегда выслушивала его жалобы о том, что у меня находятся интересы вне дома, что меня что-то отвлекает. Его не устраивало, что часть моего «я» остается незанятой им, Сэмом. Любимая музыка Сэма, книги Сэма, которые он сейчас читает, учебные материалы Сэма, его новые привычки в еде или его последняя тренировка. Его все. А теперь еще и ребенок Сэма.
Ребенок. Тот ребенок, которого мы зачали. Зачали – и впустили в этот мир. Я помню, что я чувствовала в тот день, стоя в тесной бежевой ванной комнате нашей маленькой квартирки, в которой всегда пахло прогорклым маслом из индийского ресторанчика на первом этаже. Я стояла и смотрела на эти две полоски, две жизнеутверждающие полоски, неоспоримые и необратимые. Это был уже второй тест. Але-оп! И готов ребенок!
Дверь распахнулась, Сэм неожиданно вернулся домой рано.
– Это правда? – спросил он, поймав меня с поличным.
Я не подала вида, что расстроилась.
– Да, Сэм, – воскликнула я. – Это замечательно, правда?
Страдания созданы для того, чтобы их переносить. Ты не можешь их преодолеть. Только нести и терпеть. Кто-нибудь может сказать: «Ты свободно можешь уйти». Вот только вопрос как. И с чем и куда. Я так и не смогла найти ответы на эти вопросы. И пожалуй, никогда не смогу принять такого решения. У меня в целом мире есть только Сэм. Он это знает. И отчасти именно это его и привлекает во мне. Это, а также то, что в одиночку мне не выжить. Я просто не буду знать, с чего начать.
Бывают бессонные ночи и ночи, которые, кажется, тянутся бесконечно. Я просыпаюсь иногда с ребенком на руках, но не помню, как и когда взяла его на руки. Он просыпается и кричит. Я подхожу к его кроватке, смотрю, как он багровеет от крика, слезы ручьями текут по лицу, он заходится до спазмов в горле. Этакий свирепый, неистовый подменыш из дикой природы. Я не хочу брать его на руки. Мне противно утешать и успокаивать его, хотя только это ему от меня и нужно, только об этом он и просит.
Я не могу этого сделать. Могу только стоять и смотреть, молча и неподвижно, пока он не накричится до полного изнеможения.
«Приучаю его засыпать самостоятельно», – объясняю я Сэму, если он жалуется на крики. Я цитирую какого-то уважаемого светила педиатрии, чтобы продемонстрировать, что очень серьезно отношусь к развитию ребенка. Но Сэм все равно находит к чему придраться и постоянно указывает мне на ошибки. Он предлагает какие-то мудрые советы – незначительные улучшения, как он их называет, им всегда найдется место. Да, он любит просвещать и воспитывать меня. И ему это неплохо удается. Восполнение пробелов. Думаю, он считает меня таким пробелом и постепенно меня «восполняет». Делай это. Надень вот это. Теперь тебе следует уволиться с работы. Теперь нам нужно пожениться. А теперь будем размножаться.
За эти годы он втолковал мне, что ценить, а от чего – отказаться. Итальянская опера, классические русские пианисты. Экспериментальный джаз. Корейская еда. Французские вина.
Это Дворжак? Я спрашиваю его, как будто сама не знаю. Как будто это не я выросла в доме на берегу океана в Санта-Монике, где моим образованием занимались частные учителя, пичкая меня знаниями больше, чем мне хотелось, – и больше, чем я того заслуживала.
Муж. Хозяин дома.
Полагаю, он говорит мне только то, чего я сама не знаю. Что мне нужно. Чего я хочу. Кто я есть. И в обмен на это я отдаю ему всю себя. Я даю ему именно такую женщину, какой он хочет меня видеть. Безупречное исполнение. На меньшее он не согласен.
Мужчины, которые были у меня до Сэма, хотели меня спасти, прогнать прочь все мои страхи. Сэм же хотел создать меня с нуля. И мне не хотелось его разочаровывать, потому что не оправдать надежд Сэма – самое худшее, что может произойти. Это конец света, возвращение к безнадежной, неумолимой, грызущей пустоте внутри.
