– Мы вас проводим, – сказал Мартин.
Я с неловким видом стояла на тротуаре, пока мы прощались. Когда Софи и Алекс сели в такси, я плотнее запахнула пальто, готовясь пешком отправиться домой.
– Это было здорово, – сухо проговорила я. – Они славные люди.
– Я по-прежнему прошу прощения, – сказал он, переминаясь с ноги на ногу.
Я почувствовала, как плечи отпускает охватившее меня напряжение.
– Алекс позвонил мне в Швейцарию. Он беспокоился насчет моего развода и собирался нанять собственного юридического представителя. А когда я упомянул, что встречаюсь с тобой, он спросил, нельзя ли им присоединиться к нам. Я никак не рассчитывал, что они задержатся на все три перемены блюд.
Пожав плечами, я улыбнулась. Мне не хотелось выглядеть уязвимой, и потому я поинтересовалась, что мы будем делать дальше.
– Вся ночь еще впереди, – сказал он, глядя на меня из-под темных ресниц.
Сердце у меня екнуло, хоть я и постаралась сохранить видимость спокойствия.
– И что ты предлагаешь? – Я пожала плечами.
– Ты ведь живешь где-то поблизости? – сказал он и шагнул ко мне.
– Недалеко отсюда, если ты собрался проводить меня, – ответила я.
Когда он взял меня под руку, я ощутила расслабленность уже во всем теле.
– Это правда? – спустя некоторое время поинтересовалась я. – О том, что Софи свела тебя и Алекса вместе.
– Она организовала поездку, распределяла комнаты, поэтому я полагаю, что так оно и было. Я многим обязан Софи. Она даже выбила для меня социальную стипендию, чтобы я поехал в Нью-Йорк. Иначе я не смог бы себе это позволить.
Я с удивлением взглянула на него. Да, он намекал, что мы с ним одного поля ягоды, но я решила, что все это пустые разговоры.
– Мои родители умерли, когда мне исполнилось пять. Меня воспитали дедушка с бабушкой. Они придавали большое значение образованию и потому поддерживали меня, как могли, во время учебы в школе и университете. Но лишних денег у них не было.
Он смотрел куда-то прямо перед собой, словно разговор на эту тему был ему неприятен.
– Ладно, расскажи мне о Швейцарии, – сказала я, опираясь на его руку и чувствуя жар его тела сквозь рукав своего пальто.
– Мы были в Вербье.
Я смутно помнила, как Том Брискоу однажды упоминал Вербье в конторе; у меня сложилось впечатление, что этот курорт – настоящий заповедник для золотой молодежи, рай для опасных спусков и отдыха после катания на лыжах. Я помимо воли представила себе Мартина в компании блондинок, нежащихся в джакузи во дворе какого-нибудь деревянного коттеджа в швейцарском стиле. В конце концов, мне очень не понравилось местоимение «мы».
– Сначала у меня были запланированы встречи в Женеве, но потом я все-таки выкроил пару дней, чтобы провести их на склонах. Было здорово удрать от всего этого.
– Вот спасибо, – рассмеялась я.
Мартин остановился и развернул меня к себе лицом.
– Я не хотел, чтобы все сложилось именно так, – сказал он таким тоном, что по коже у меня пробежали мурашки. – А теперь расскажи мне, чем ты тут занималась?
– Работала. Писала. – Я пожала плечами.
– Джон Гришем
[10] в юбке, а?
– Не совсем, – улыбнулась я. – Статья «Медикаментозное лечение при перемещении детей в разводах под внешнюю юрисдикцию в страны, не подписавшие Гаагскую конвенцию».
– Самое подходящее чтиво для пляжного шезлонга, – рассмеялся он.
– Знаю, знаю. – Я подняла вверх обе руки. – Это нужно для моего заявления на получение шелковой мантии. Всегда лучше иметь публикацию.
– Полагаю, что ты способна добиться чего угодно, если только серьезно возьмешься за дело. Собственно, я уверен в этом. Быть может, попозже мне представится случай прочесть твой труд.
В его словах прозвучал явственный намек. Мне понравилась его уверенность в том, что он не просто проводит меня до дома. Тем не менее упоминание о шелковой мантии заронило мне в душу тень тревоги и сомнения, и далекий внутренний голос напомнил мне, что он по-прежнему остается моим клиентом. И потому я замедлила шаг и попыталась перевести разговор на нейтральные темы.
– В детстве я хотела стать писателем, – сказала я. – Когда я была совсем еще ребенком и наш дом казался мне слишком маленьким, я шла в местную библиотеку и забывала там о времени. Мне всегда нравились слова, то, как они заставляют тебя смеяться или плакать, причиняют боль или помогают, – и то, как могут перенести куда-нибудь в совершенно иное место. Мне всегда казалось, будто в словах сокрыта некая магия.
Подняв на него глаза, я увидела, что он смотрит на меня так, словно я была для него самым интересным собеседником на свете.
– Ну, и что же заставило тебя заняться юриспруденцией?
Я пожала плечами.
– Я выросла в доме ленточной застройки в Аккрингтоне, потом поступила на работу в компанию, терпящую убытки. Никто из моих знакомых особенно не преуспел в жизни, не говоря уже о том, чтобы зарабатывать себе на хлеб писательством. Зато вокруг себя я видела преступления, рухнувшие браки и передачу банкам домов, служивших залогами по невозвращенным ссудам. Вскоре я поняла, что единственные, кто извлекает тут выгоду, – это адвокаты. Победа или поражение, но адвокаты выигрывают всегда.
– Значит, теперь ты используешь слова для того, чтобы выиграть и заработать денег?
– Полагаю, что так, да. Это звучит эгоистично?
Мартин расхохотался.
– Ты задаешь этот вопрос не тому парню. У меня на груди каленым железом выжжено слово «капиталист». – Выражение его лица изменилось, и теперь он смотрел на меня уже серьезно. – Но ведь делать деньги легко. Я преклоняюсь перед такими людьми, как ты, способными отыскать щелочку в броне другого парня и выиграть битву. Я совсем не уверен, что мне хватило бы на это сообразительности.
– Очень сомневаюсь, – возразила я.
Я не стала говорить ему о том, что прочла все, что смогла найти о Мартине Джое. В сухом остатке коммерческие газеты сошлись на том, что он был гением, одним из самых выдающихся финансовых умов своего поколения. И сейчас мне крайне импонировала его скромность.
На ходу мы обменивались секретами о своей жизни, обсуждали театральные постановки, которые хотели посмотреть, но были слишком заняты для этого, признавались в том, какие уголки города любим больше всего: Парк Почтальона
[11] в Сити, бронзовые памятники Рузвельту и Черчиллю на Бонд-стрит, ресторан «Кровоточащее сердце» в Клеркенуэлле, славящийся своим чудесным красным вином. Мне нравилось, что разговаривать с ним было легко. Мне также нравилось, что у нас с ним много общего. Он даже одно время жил в Ислингтоне, в нескольких улицах от меня, на Хайбери-Филдз, и, хотя в Спиталфилдз он переехал еще до того, как я вообще появилась здесь, я втайне возликовала оттого, что некогда наши жизни подчинялись одной и той же рутине.
