Внутри — обычная столовая, одна из сотен. С раздаточной линией, меню, напечатанном на листочке А4 и засунутое в потрепанный файл, пластиковые салфетницы на столах и забавные, немного неумелые, пейзажи на стенах. В общем-то, я и против столовых ничего не имею, так что задумчиво рассматриваю меню и размышляю, что бы такого съесть. С одной стороны это у меня завтрак, с другой — время подходит к обеду. Наконец я останавливаюсь на творожной запеканке со сметаной, отварном языке с цветной капустой на пару (вспоминая заветы врача питаться правильно) и зеленом чае без сахара, но с лимоном — маленькой и любимой слабостью.
А вот Герман, к моему удивлению, проходит прямо за раздаточную линию и кричит:
— Мам, это я!
Из кухни выходит полная и добродушная женщина в светлом платье с ярким голубеньким фартуком поверх. Темные волосы тщательно уложены под поварскую шапочку.
— Ой, Герочка, приехал! А ты что не на работе?
— Мам, — Герман зовет меня к себе, — Анна Артемовна, хозяйка. Покорми нас, лады?
— Очень приятно познакомиться! Герочка, так что ж ты хозяйку привел в такое место, она, наверное, и не ест такое…
— Не переживайте, — поспешно говорю я, — ем и с удовольствием.
— Тогда присаживайтесь и выбирайте, что хотите покушать, все свежее и вкусное.
Я диктую заказ и некоторое время пытаюсь настоять, чтобы расплатиться. Но, похоже, это меньше всего волнует мать водителя.
— Ее не накажут? — хмурюсь, когда мы усаживаемся за столик.
Герман все равно на работе, даже когда собирается пообедать, он мягко, но настойчиво уводит меня от столика у окна к самому дальнему, скрытому за колонной. Словно я президент какой, чтобы меня снайпер караулил.
— Это наша столовая, мама ее открыла лет десять назад. Здесь рядом завод, но сейчас для первой смены обеда еще рано.
— О… а тебя не накажут? — не удерживаюсь и спрашиваю.
— Кто? — усмехается он.
Я чуть ли не краснею.
— Игорь.
— Он не узнает. А если узнает, то не накажет. Я ему жизнь спас, он мне доверяет. Потому и вас велел возить, чтобы если еще кто привязался, сразу и… кхм… отвязался, в общем.
— Ого. Как все серьезно. Слушай, а ты не можешь не называть меня хозяйкой?
— А как вас называть, если вы хозяйка?
— Ну…
Я впадаю в раздумья.
— Начальницей?
— У меня глава службы охраны начальник.
— Подзащитной?
— Мы же не в суде.
— Пассажиркой?
— И не в трамвае.
— Как с тобой сложно спорить! — не выдерживаю я.
— Зачем? Все так говорят. Хозяин, хозяйка. Если легче — хозяин фирмы, в которой я работаю, хотя это не совсем точно. Просто есть начальство, а есть хозяева. Начальство организовывает твою работу, а хозяин просто платит за то, чтобы ты делал ее хорошо.
— Но мне не нравится, когда говорят так. Отдает… не знаю, неравенством.
— Ну так мы и не равны. — Герман пожимает плечами. — На работе. Вне работы можно все. Хотя этика не рекомендует. Но пока идут мои рабочие часы, то я — наемный персонал, а вы — хозяйка.
— А когда у тебя выходные?
— Когда вы не желаете никуда ехать.
— Но… — Я открываю рот. — А если я всю неделю мотаюсь?
— Значит, я с вами. Или на больничном и тогда с вами сменщик.
— Но так же нельзя! Должны быть выходные!
Герман смеется, а его мать приносит нам чай и горячее.
— За такой график очень и очень хорошо платят. Поэтому мы не в накладе. Анна Артемовна, это же не рабство, это оплачиваемая работа, за которую мы держимся.
Мы обедаем, и Герман рассказывает о работе. Сначала о том, какие у него обязанности и как все происходит в их внутренней кухне службы безопасности. Я впечатляюсь, на самом деле. До сих пор не могу осознать, сколько же у Крестовских денег.
В моем мироощущении богатство — это возможность полететь в красивое место в отпуск или построить большой дом в сосновом бору. Или покупать дорогую технику. Но при всем этом понимая, что айфон — предмет достатка, и норковая шубка это весомая покупка, а Мальдивы — сказка, которую подарили плоды труда. Мир, в котором айфон и шубка равны походу в магазин за хлебом и не воспринимаются, как серьезные покупки, до сих пор не укладывается у меня в голове. И уж тем более мир, в котором на личные деньги Крестовских фактически живут, работая охранниками, юристами и прочими помощниками, несколько десятков человек. Да еще и с хорошей столичной зарплатой.
После обеда меня пускают в служебное помещение, нечто среднее между раздевалкой и комнатой отдыха. Там я могу спокойно переодеться в праздничное платье и причесаться. Мне нравится темно-бордовое строгое платье, отороченное черным кружевом по подолу. С ним отлично смотрится небольшой черный кулон на длинной серебряной цепочке. Волосы я оставляю распущенными, с макияжем не усердствую, все равно не умею его профессионально наносить. Крашу ресницы и провожу блеском по губам.
Почти готова к празднику. Еще бы чуть-чуть уверенности и смелости. Если Игорь узнает… можно сотню раз сказать себе, что я не соврала, что я имею право идти на день рождения. Но реакцию Крестовского даже страшно вообразить. Причем пугают не столько последствия его ярости в ответ на обман, сколько сам факт того, что эта ярость вообще возможна.
До времени встречи с Сашей еще несколько часов и Герман предлагает покататься по городу, развеяться. Я ловлю себя на мысли, что мне нравится этот охранник. В этот раз я буду умнее и не скажу Игорю ни слова, чтобы он его не отослал. Я наслаждаюсь видами города, успокаиваюсь и к ресторану подъезжаю счастливая и умиротворенная, готовая развлекаться.
— Ты можешь сказать Игорю, что…
— Соврать — нет, — мягко, но уверенно отрезает Герман.
— А просто сказать, что не видел, с кем я пошла?
Он долго думает и затем находит компромисс:
— Я скажу, что вы присоединились к большой компании.
Нас пропускают в холл ресторана, где уже ждет Саша. Я чувствую себя не в своей тарелке и постоянно повторяю себе, что ничем не выделяюсь среди завсегдатаев таких мест. На мне платье из их мира, украшения, подобранные Игорем, косметика, стоящая бешеных денег. У меня нет повода смущаться, но все равно почему-то кажется, что я здесь чужая.
— Аня! — Саша сияет, увидев меня.
Он потрясающе хорош в белоснежной рубашке и нарочито потертых джинсах. На шее болтается шнурок с бусинкой-буквой «П», вероятно, от «Принzz».
— Я так рад, что ты пришла!
Он смотрит на Германа и хмурится.
— Это охранник?
