* * *
Мы, люди, превосходно используем цветовой механизм обнаружения в сравнении с прочими млекопитающими, зато лошади лучше нас замечают даже малейшие движения в сумерках
[180]. Так происходит, потому что кони имеют больший процент светочувствительных палочек на каждую цветовую колбочку, чем мы. Кроме того, похоже, существуют и различия в нервном соединении. Некоторые из находящихся в глазах лошади палочек посылают сигналы центральной нервной системе с куда большей скоростью, чем делают это палочки в наших глазах.
Наши глаза, однако, быстрее приспосабливаются к изменениям уровня освещенности. Если вы выключите свет в комнате после наступления темноты, то зрение вернется к вам уже через считаные секунды. Коню на соответствующую перемену нужно около получаса. Наши предки-приматы жили в густых тропических лесах, поэтому способность быстро переключаться с темноты на свет и снова на темноту была для них существенна. Приспособившийся к жизни на открытой равнине род Equus нуждался только в палочках, перестраивавшихся за время восхода или заката, то есть за назначенные природой 30 минут.
Мы часто ставим лошадей в такие ситуации, когда они не способны видеть достаточно хорошо. Например, когда мы вводим коня с яркого солнечного света в темный транспортировочный трейлер, наше зрение перестраивается почти мгновенно. Однако зрение коня не исправится еще примерно 30 минут. В восприятии коня все выглядит так, будто вы вводите его в мрачную и опасную пещеру.
Иногда, когда лошадь ведет себя странным образом, проблема заключается не в ней самой, а в ее проблемах со зрением. Однажды в Шотландии, около Эдинбурга, я видела, как тренер вывел «проблемную» лошадь с яркого солнечного света на слабо освещенную арену. Находясь в одиночестве, в обществе незнакомца, державшего его повод, конь вдруг занервничал. Напряглась каждая мышца в его теле. Он высоко задирал голову, пробовал носом воздух и явно пытался что-то увидеть. Уши его были направлены вперед.
Судя по направлению взгляда и ушей, было понятно, что именно пугает животное. В дальнем конце арены было еще темнее, чем там, где он стоял. Там поднималась сплошная каменная стенка, выделявшаяся на общем фоне яркой блестящей окраской. Стенка доставала примерно до плеча. А за этой белой стенкой суетились сновавшие туда-сюда люди в черных армейских шапках. Тела их скрывались за стеной, видны были только головы. Наше зрение острее, к тому же мы знаем, что такое армейские вязаные шапки, и для нас стена выглядела, как и положено стене, а люди имели совершенно нормальный вид. Мозг человека моделировал адекватную картину.
Конь же, с этой ареной еще незнакомый, не мог свести воедино полученную информацию. Возможно, он ощутил нечто такое, что должен был ощутить согласно велению эволюционного наследия. Быть может, картина, построенная его мозгом на основании визуальных данных, изображала не белую стенку, а далекий утес, а на утесе этом суетились черные мохнатые хищники – не иначе как волки? – бегали взад и вперед, дожидаясь времени, когда можно будет наброситься на него. Так что не стоит удивляться тому, что конь нервничал.
Бедняга фыркал, приплясывал на месте и задирал голову, стараясь как следует приглядеться.
Тренер сказал, что этот конь ведет себя подобным образом, только когда оказывается на арене в одиночестве. В обществе других лошадей он совершенно спокоен. Как нам уже известно, лошади передвигаются табунами и, подобно другим млекопитающим, которые живут тесно организованными группами – луговыми собачками
[181], например, – часто полагаются не только на собственное зрение, но и на зрение соседей. Вот почему, находясь на открытом месте, кони редко ложатся одновременно. Кому-то приходится оставаться на страже.
Возможно, если бы пугливый конь находился в обществе человека, ставшего ему привычным и доверенным компаньоном, он вел бы себя спокойнее, однако иногда и излишняя вера в человека может привести животное к неприятностям. Австралийский нейробиолог Элисон Харман, опытный специалист в области выездки, однажды видела, как две лошади, уткнув носы в грудь, скакали кентером навстречу друг другу и столкнулись
[182]. Харман занялась выяснением причин и установила, что уткнувшая нос в грудь лошадь бежит вслепую. Столкнувшиеся лошади слишком полагались на всадников, a те оказались рассеянными.
Харман открыла, что перед носом лошади располагается слепая зона. Благодаря эволюционному наследию кони хорошо видят то, что ниже их ноздрей, и прекрасно различают ту траву, которую едят в поле, а также видят многое (хотя и не всё) за своей спиной, так что им приходится постоянно одним глазом присматривать, не объявится ли в высокой траве какой-нибудь хищник. Однако они не видят пространство перед собой так, как видим мы. Если мы причесываем лошадь между глазами, она не видит щетку и лишь изредка замечает движения руки. Ей приходится учиться доверять вам.
Харман также показала, что кони видят наш мир широким, уплощенным и невысоким. Большинство цветовых колбочек и многие палочки глаза лошади находятся в узкой визуальной полосе, проходящей по всей сетчатке. За пределами ее насчитывается очень небольшое количество палочек и колбочек, а сама она настолько густо насыщена ими, что кони воспринимают мир как полосу.
Наше же зрение имеет круговую природу. Прыгая, мы осознаем пространство вокруг себя как своего рода визуальный круг. Когда прыгает лошадь, внимание ее обращено ко всей визуальной полосе целиком, и реагирует она на все движения в ней, особенно на те, которых, согласно его опыту, в ней не должно оказаться. Лошадь особенно чувствительна к движениям, замеченным ею на краях этой полосы. Мы не слишком хорошо видим уголками глаз, лошади тоже – однако они настроены на немедленную реакцию на всякое подмеченное шевеление, каким бы оно ни было. Вот почему упряжным лошадям одевают шоры – вращение спиц колеса, уловленное уголками глаз, сигналит лошади о том, что за ним следует нечто опасное, однако степень опасности животное не может определить.
Панорамный обзор почти в 360° означает, что конь получает множество информации. Как же он обрабатывает подобный объем, безусловно чрезмерный с нашей точки зрения? Вполне возможно, что обрабатывается отнюдь не вся поступающая информация и определенным частям ее – в частности чему-то неожиданному для лошади – оказывается предпочтение в плане реакции. Располагая достаточным временем, лошади могут научиться исключать несущественное.
Мы поступаем аналогичным образом. За рулем автомобиля, например, мы не обращаем особого внимания на окружающие виды и пейзажи, но немедленно замечаем важные сведения вроде подозрительно завилявшей впереди машины. Мы делаем это и с помощью слуха в людном ресторане. Прислушиваясь к разговору среди стука столовых приборов и звуков, доносящихся от соседнего стола, мы выбираем из всей какофонии только важные для нас звуки.
