– А что делаешь ты? – Я вскинула голову и посмотрела ему прямо в глаза. Мне надо было это знать. – Каковы твои предпочтения?
– Я обнаружил, что поскольку не пребываю в таком отчаянии, как все остальные, то могу быть более разборчивым. Вообще-то я пристрастился к блужданию по кинотеатрам в те вечера, когда там демонстрируются комедии. Я могу испортить кому-то удовольствие от смешного фильма, но, по крайней мере, этот человек сможет посмотреть его еще раз.
До сих пор я не осознавала, что затаила дыхание, и сейчас медленно выдохнула воздух, запертый в легких.
– Выходит, ты все-таки не забираешь у людей настоящих воспоминаний?
– Я стараюсь этого не делать. Очень стараюсь. Когда нахожусь в кинотеатре, мне приходится просто надеяться на то, что люди думают только о фильме, который смотрят, а не о собственной жизни.
– А ты можешь видеть мои эмоции? Можешь определить, счастлива ли я?
Он засмеялся, удивив меня.
– Боюсь, что нет. Вокруг твоей головы нет и намека на какие-либо цвета.
– А, вот оно что. Значит ли это, что я не очень эмоциональна? – При этой мысли я почувствовала досаду.
– Вовсе нет. Я уверен, у тебя по-настоящему яркая аура. – Он улыбнулся и еще раз провел рукой по моим волосам. – Думаю, дело не в тебе, а в этой штуке. – Он показал на амулет. – Когда на тебе браслет, я не вижу вокруг твоей головы какой-либо ауры, не вижу вообще ничего.
– Значит, ты не можешь определить, счастлива ли я?
– Нет, не могу, но если бы ты сняла амулет, я бы смог.
– Если я сниму амулет, то больше не смогу видеть тебя, а значит, буду чувствовать себя несчастной. А чтобы определить это, аура не нужна. – Я попыталась пошутить, чтобы избавиться от мыслей о том, как он погружается в отчаяние. Он выглядел таким раскрепощенным на этом теплом солнце, таким молодым и сильным. Мне было трудно представить себе его раздавленным отчаянием и тоской.
– До этого ты сказал, будто не чувствуешь себя по-настоящему несчастным и что остальные не знают, что делать с более или менее довольным Зависшим. – Я с трудом произнесла это слово. – Тогда как же получается, что и ты начинаешь испытывать тоску?
– Это случается со всеми. Это похоже на голод, и с этим ничего нельзя поделать. Амулет может хранить великое множество счастливых воспоминаний, и я стараюсь следить за тем, чтобы запас не оскудевал. Так что, если потом я добавляю к нему за один раз еще пару-тройку таких воспоминаний, то могу вернуть себе приемлемое расположение духа, потому что именно с него я и начинал. Остальные же в силах вернуться только в то изначальное свое состояние отчаяния и тоски, в котором пребывали, когда осознавали, что обречены на скорую смерть. Так что они чувствуют себя намного… – он на секунду замолк, – намного несчастнее меня.
Несколько секунд я размышляла над тем, что он сказал.
– Как же ты выдерживаешь это – необходимость все время жить рядом с этими пребывающими в постоянном отчаянии людьми? Как ты можешь оставаться при этом таким здравомыслящим, таким нормальным?
– У меня просто нет выбора, – напомнил он куда более мягким тоном, чем тот, которого я заслуживала. – Это единственный способ существования, который мне доступен.
Я почувствовала, как краснею. Разумеется, ему некуда было деться.
– Прости меня. Я сморозила глупость. Сказала, не подумав.
Он улыбнулся, показывая своей улыбкой, что я прощена, затем на несколько секунд положил свою сильную на вид руку мне на плечо. До сих пор я старалась избегать одного вопроса, но сейчас почувствовала, что не могу его не задать.
– Как долго это продолжается? Когда именно это началось? – Правда, я была далеко не уверена, что хочу услышать ответ. Что, если это длится уже сотни лет? Это было бы слишком жутко. Я затаила дыхание, ожидая, что он ответит.
– Не так долго, как ты могла подумать, посмотрев на мой плащ. – Он невесело усмехнулся. – Точно я не знаю, но не думаю, что это началось так уж давно. – Он на мгновение замолчал, и улыбка сошла с его лица. – Но беда в том, что, когда ты погружаешься в бездну отчаяния, то теряешь всякое ощущение времени. Со мной это случилось только один раз, но, думаю, когда тебе не надо есть, можно пропускать немалые периоды времени, не осознавая, что они проходят или уже прошли.
Я смотрела на него, сидя рядом на траве, – он был погружен в свои мысли и рассеянно играл моими волосами. Взгляд у него казался задумчивый и печальный, и время от времени его гладкий загорелый лоб прорезала небольшая морщинка. Мне никогда не надоест смотреть на это лицо. Его гладкая щека на мгновение прижалась к моим волосам, и я в очередной раз пожалела, что не могу приложить к ней ладонь и ощутить ее упругость.
– Но тогда зачем тебе этот плащ? К чему одеваться как крестьянин эпохи Тюдоров, когда ты мог бы носить все что угодно?
– Боюсь, у меня нет выбора. Это что-то вроде непременного атрибута таких, как я.
Я вопросительно на него посмотрела.
– Все Зависшие носят плащи. Помимо амулетов, это единственное наше достояние. В соборе Святого Павла их целый сундук, огромный сундук, и каждый из нас выбирает себе из него вот такой плащ с капюшоном. Они помогают нам как-то прятаться от взглядов остальных и иметь хоть какое-то личное пространство.
– Значит, теперь тебе совсем не нужно переодеваться?
– Похоже на то. Как бы то ни было, у меня просто нет другой одежды, так что спрашивать меня о плаще не имеет особого смысла. И разве тебе он не нравится?
– Очень нравится, у него на редкость готический вид, – согласилась я, – но он хотя бы… – Я вдруг осеклась, смутившись от осознания того направления, которое приняли мои мысли.
В это мгновение вид у него был такой, словно он все-таки может читать мои мысли.
– Что он? – спросил Кэллум, с виду сама невинность. Он явно получал удовольствие от того, что я смущена.
– Ну, в общем… – Я не могла заставить себя спросить его об этом. Что мне в действительности хотелось знать, так это то, не прикреплен ли к нему этот плащ намертво и может ли он его снять. Я всего один раз видела его грудь в расстегнутом вороте рубашки, но, судя по очертаниям фигуры, которые я смогла разглядеть, когда он стоял на берегу у воды, и от неясного впечатления, которое он производил на меня, сидя за моей спиной, пока мы разговаривали, я была готова поспорить, что он великолепно сложен. Я опять почувствовала, как краснею, и быстро уставилась в землю.
Когда я опять подняла на него глаза, он все еще смотрел на меня с мягкой улыбкой, наблюдая за тем, как меня охватывает смущение. Затем вопросительно вскинул одну бровь.
Я лихорадочно искала что-нибудь, чтобы выпутаться из неловкого положения, в которое загнала себя сама.
– Да нет, ничего. Я просто подумала о том, как тебе удается его стирать.
Он знал, что я лгу, но ответил с все той же улыбкой:
