Больница
Я пыталась выбраться из непроглядной черной тьмы, ощупью ища путь в странном тумане, окутывающем мозг. Но как я ни старалась, вокруг был только мрак. Мое тело было тяжелым, руки бессильно лежали вдоль боков. Где я? Туман клубился и становился все гуще, и я почувствовала, как мой разум начинает блуждать – это было намного легче, чем пытаться хоть на чем-то сосредоточиться. Но я знала: я находилась где-то из-за чего-то важного. Кто-то ждет меня. Я хотела вернуться, но не знала как.
Я попыталась сосредоточиться, но у меня ничего не вышло: я ничего не могла вспомнить. Мой разум был просто… пуст. Я чувствовала тихий шепот каких-то мыслей, но каждый раз, когда силилась ухватиться за них, они исчезали, как призраки.
Поскольку разум не реагировал на мои усилия, я решила посмотреть, могу ли я заставить двигаться свое тело. Я глубоко вздохнула и попыталась почувствовать пальцы. Они были на месте – я чувствовала, как на один из них что-то давит, но они отказывались хоть немного пошевелиться. Я попробовала пошевелить ступнями, но не смогла заставить двигаться и их. Я точно не могла видеть, я это знала, но, может быть, я могу слышать?
Едва я успела об этом подумать, как до меня донесся далекий шум – короткий писк. Затем еще один такой же, и еще. Теперь, когда я это осознавала, прерывистый звук казался мне громким, как барабанный бой. Я слушала его, и он становился все быстрее, пока я не начала задыхаться. Я снова попробовала дышать глубоко, и в конце концов писк вернулся к прежнему ритму. Однако я не могла заставить его смолкнуть, как бы я ни сосредоточивала на этом свои силы. Жаль, что я не могу вернуться в безмолвный туман – он все-таки меньше меня раздражал.
Потом я постепенно осознала, что откуда-то исходит и второй прерывистый звук – до него было дальше, чем до того, который я услышала первым. Затем что-то заскрипело – как резиновые подошвы на линолеуме.
– О боже, – сказал дрожащий голос, – о боже…
– Что с вами, миссис Мойз?
– О боже, о…
– Вам все еще больно?
– Где я нахожусь, дорогуша? – спросил слабый голос.
– Вы в больнице, миссис Мойз. Не пытайтесь встать. Вы в отделении реанимации и интенсивной терапии. Вы всех нас так напугали. Ваша семья ждет за дверью, если вы хотите их видеть. Привести родных к вам?
– О дорогуша, думаю, да…
Когда скрипучие шаги затихли вдали, я услышала еще один звук – почти беззвучные рыдания, как будто кто-то плакал так долго, что у него почти пропал голос.
– О Алекс, вернись к нам, – прошептал женский голос. – Это мама, – сказала женщина, и ее голос дрогнул. – Я не знаю, можешь ли ты меня слышать, но врачи не могут с уверенностью сказать, что ты не можешь. Я буду говорить с тобой, пока… – Ее голос пресекся, и я ощутила на своей руке что-то мокрое.
После короткой паузы и шмыганья носом голос продолжил:
– Как бы мне хотелось узнать, что именно случилось возле пагоды с тобой и Грейс. Грейс ничего об этом не помнит. Сотрудники службы «Скорой помощи» считают, что, возможно, вы надышались какими-то ядовитыми парами или токсичным веществом, но все ваши анализы отрицательны. Мне бы просто хотелось знать причину – может быть, тогда мы смогли бы найти способ тебе помочь.
Я попыталась очистить мозг от наползающего на него тумана. Мама? Грейс? Я чувствовала, что должна знать этих людей, но там, где в моей голове должны бы были находиться их образы, не было ничего. Что именно я делала возле пагоды? И какой такой пагоды? Мои мысли вновь начал окутывать туман, но я заставила себя продолжать слушать.
Прерывистый писк опять становился все чаще, и из-за чего-то, сказанного кем-то, я почувствовала в голове звон. Существовала какая-то связь между этим писком и тем, что я услышала.
– Нам прислали еще множество открыток, – мягко продолжал женский голос, – и громадное количество цветов, но нам не разрешают принести их сюда. Есть огромная открытка от твоего класса – позже я зачитаю тебе все послания – и очень милая открытка от Роба. – В голосе послышалась задумчивость. – Когда он говорил со мной, было видно, он чем-то очень расстроен. Вы с ним опять поругались? Я думала, вы расстались, но, по-моему, он все еще очень тобой увлечен. – Голос ненадолго замолк. – Похоже, он думает, что и ты была очень расстроена, но я не верю, что ты могла бы совершить какую-то глупость. Только не ты. Ты всегда так полна…
Внезапно голос задрожал, и она опять зарыдала. Что же все-таки случилось? Кто такой этот Роб и что между нами произошло? И почему это ее так огорчает?
В конце концов рыдания прекратились, и она задышала ровнее.
– Прости меня, – тихо сказала она. – Я не должна этого делать. Но ты же меня знаешь… Просто это так тяжело. Мы не имеем ни малейшего представления о том, что именно с тобой произошло. Если бы мы это знали, возможно, смогли бы тебе помочь, как-то подлечить тебя и отвезти домой… – Ее голос опять дрогнул, и я поняла, что она старается вновь овладеть собой.
Я снова услышала прерывистый писк, и в моем ничего не понимающем затуманенном мозгу пара фрагментов пазла наконец все-таки встала на свои места. Я находилась в больнице, и, по-видимому, прогноз в отношении меня был неутешительным.
Но со мной было все в порядке – мне просто нужно сказать этой женщине, что она сидит не у той кровати, что я просто почему-то не могу пошевелиться. И как только я с этим справлюсь, я смогу продолжить… продолжить что? У меня появилось неясное чувство, что со мной и в самом деле что-то ужасно не так.
Я попыталась сосредоточиться. Женщина заговорила снова, но уже другим тоном.
– Нет, я не заметила в ней никаких изменений.
– Это очень странно, – сказал еще чей-то голос. – По распечаткам видно, несколько минут назад ее сердечный ритм резко участился. Вы уверены, что не изменился цвет лица или…
– Я все время смотрела, не появятся ли какие-нибудь изменения, но она остается такой же. Вы думаете, учащение сердцебиения – это хороший знак? – с надеждой спросил первый из голосов.
– Боюсь, он скорее свидетельствует об ухудшении. Возможно, организм перенапряжен, а учитывая ее состояние, это плохо. Мы говорили о возможности…
Женщина перебила его, и в голосе ее зазвучало отчаяние:
– Но не так же скоро? Я… я полагала, что у нас будет больше времени. Времени для того, чтобы понять, что делать.
– Как мы вам уже говорили, делать прогнозы очень, очень трудно, – успокоительно произнес второй голос. – В наши дни при помощи аппаратов можно поддерживать жизнь в пациентах с синдромом необратимого поражения мозгового ствола – таких, как Алекс, – бесконечно. Но вы же понимаете, надо смириться с тем, что даже если мы сможем понять, что именно случилось тогда, от этого ей все равно уже не станет лучше. – Его тон изменился, стал мягче. – Я видел ее томограммы. – Значит, он врач.
Не может быть, чтобы они говорили обо мне. Наверно, они перепутали кровати, подумала я. Со мной все в порядке – просто я не могу двигаться и по-настоящему ясно мыслить. Наверняка на моих томограммах видно, что на самом деле у меня все нормально. Но что, если они и правда говорят именно обо мне? Что они со мной сделают, если им не известно, что я могу их слышать? Если они не знают, что я могу думать? Я попыталась оставаться спокойной. Второй голос опять что-то мягко говорил, и мне надо было сосредоточиться.
