– Может наступить время, когда на службе у этой конгрегации тебя попросят положить конец невинной жизни, – сказала Друзилла. – Убить ребенка. Жену. Мужчину, который жил добро и честно. Но в твои обязанности не входит задавать вопрос почему. Или кого. Или что. Твой долг – только служить.
Мия посмотрела в глаза мальчишке. Округлившиеся от ужаса.
– Каждая смерть, которую мы навлекаем, – это молитва, – сказала Друзилла. – Каждое убийство – подношение Той-Кто-Все-и-Ничего. Матери Священного Убийства. Деве, Матери и Матриарху. Она оставила на тебе свою метку, Мия Корвере. Ты – ее слуга. Ее последовательница. Возможно, даже ее избранница.
Пожилая женщина протянула ей ладонь, в которой лежал кинжал. Заглянула Мие в глаза.
– И если ты перережешь этому мальчику глотку, то станешь ее Клинком.
Это длилось целую вечность. Это длилось секунду. Девушка стояла в кроваво-алом свете, льющемся через витражи. Разум кипел. Сердце колотилось. В голове крутились вопросы, но с губ не срывались.
Она и так знала ответы.
«Кто он?»
«Никто».
«Что он сделал?»
«Ничего».
«Почему я должна его убить?»
«Потому что мы тебе приказали».
«Но…»
«Железо или стекло, Мия Корвере?»
Она взяла кинжал из руки Друзиллы. Провела пальцем по лезвию. Думая, что, быть может, оно подпружиненное, что это просто очередной обман, что от нее требуется проявить только свою готовность, и этого будет достаточно. Но лезвие было достаточно острым, чтобы из пальца засочилась кровь. Клинок был таким же настоящим, как все, что она держала прежде.
Если Мия вонзит его в грудь мальчишки, то определенно отправит его на тот свет.
– Волк не жалеет ягненка, – сказала Друзилла. – Буря не молит утонувших о прощении.
Мия посмотрела на влажный пол у ее ног. В точности зная, что именно смыли с него за пару минут до ее прихода в зал. Зная, что Трик не замешкался. Не сломался.
– Мы убийцы, – прошептала Мия. – Все как один.
Вот оно. Все эти годы. Все эти мили. Все бессонные неночи и бесконечные перемены. Она сама ступила на эту дорожку. Ее отца повесили. Мать вырвали из ее объятий, младшего брата убили. Ее дом, ее семью, ее мир – все уничтожили.
Но достаточно ли этой причины? Чтобы убить этого безымянного мальчика?
Его смертью она обеспечит себе место в Церкви. Станет Клинком, чтобы пронзить сердце Дуомо, рассечь кишки Рема, перерезать глотку Скаевы от уха до уха. Дочери тому свидетели, они заслуживали умереть. Тысячью разных способов. Крича. Умоляя. Рыдая.
Но мальчик тоже рыдал. К его губам стекали сопли. Мия опустила на него взгляд, и он застонал с кляпом во рту. Покачал головой. В его глазах читалась мольба.
«Пожалуйста. Пожалуйста, не надо».
Мия посмотрела на Мать Друзиллу. Мягкая улыбка. Ласковые глаза. Влажный пол у ног. И попыталась найти в себе доводы, чтобы убить этого юнца. Чьего-то брата. Чьего-то сына. Едва ли старше, чем она. Девушка глубоко копалась в себе, в грязи и крови. В ошметках морали, которую она отринула, когда шагнула на эту дорожку, вымощенную лучшими намерениями. В голове раскатывалось эхо предсмертных криков Диамо. Несчетного количества мужчин и женщин, которых она убила в Философском Камне. Люминатов, которых она зарезала на ступеньках Гранд Базилики.
«Я – сталь», – сказала себе Мия.
Все это заняло лишь секунду. Мгновение под холодным взглядом Достопочтенной Матери. И уже в следующую Мия присела перед юношей. Прижала кинжал к его горлу. Сердце билось о ребра. Уста декламировали слова, достойные верующей.
«Я – сталь».
– Услышь меня, Ная, – прошептала она. – Услышь меня, Мать. Эта плоть – твой пир. Эта кровь – твое вино. Эта жизнь, ее конец, мой подарок тебе. Прими его в свои объятия.
Пожилая женщина улыбнулась.
Мальчик всхлипнул.
Мия сделала глубокий дрожащий вдох. В голове зазвучало предупреждение Наив. И, к своему ужасу, она наконец поняла. Наконец услышала. Прямо как тогда над форумом, на зубчатых стенах, где повесили ее отца.
Музыка.
Панихида призрачного хора. Гром собственного пульса. Тихие всхлипы этого бедного мальчика, перебивающиеся воспоминанием об аплодисментах преподобного разбойника, красивого консула и прогнившего, неправильного мира. В тот миг девушка поняла. Как понимала всегда. Несмотря на все мили, года, пыльные тома, кровоточащие пальцы и вредный мрак. Железо, стекло или сталь – из чего она сделана, теперь не имеет значения. Важно лишь то, кем она станет, когда убьет этого юношу.
Скаева заслуживал смерти. Дуомо. Рем. Диамо. Те люминаты в Гранд Базилике были лишь механизмом сенатской военной машины. Даже мужчины и женщины в Камне были закоренелыми преступниками. В темноте своей спальни Мия могла себя убедить, что их гибели были оправданны, если сильно старалась. Могла даже поверить, что все, кого она убила до этого момента, бесчисленные смерти, которые она даровала, – оркестр криков, и она – багровый маэстро… все они этого заслуживали.
Но этот малец?
Этот безымянный, невинный ребенок?
Если Мия его убьет, то, по правде, тоже будет этого заслуживать. И сколько бы ни прошло лет и миль, возмездие – недостаточно хорошая причина, чтобы стать одним из тех монстров, на которых она вела охоту.
Мия отвела кинжал от горла юноши.
Медленно поднялась с колен.
И сказала:
– Не за это.
Друзилла пристально изучала ее лицо. Взгляд стал твердым, как железо.
– Мы предупреждали тебя, Мия Корвере. Отмеченная Матерью или нет. Если провалишь испытание, то провалишь все. Все труды Меркурио, все перемены, которые ты обучалась у него и в этих стенах. Вся кровь, все смерти – все это будет впустую.
Мия посмотрела в глаза мальчика. Чьего-то брата. Чьего-то сына.
Ее руки дрожали. На глаза накатывались слезы. Во рту появился привкус пепла.
И все же…
– Не без причины, – отрезала она.
И вернула кинжал.
Мия лежала в темноте на своей кровати. Тень, сидевшая рядом с ней, не произносила ни слова.
В руке – последняя сигарилла. С тлеющего кончика свисала длинная, обломанная полоса пепла. На глаза падала челка. В голове царила чернота.
Что с ней сделают? Низведут до должности Десницы?
Отправят на бичевание?
Убьют?
Как бы там ни было, это не имело значения. Теперь она никогда не станет Клинком. Никогда не обучится глубинным таинствам Церкви и не узнает ответы на вопросы о своем естестве. Никогда не станет столь острой, сколь необходимо, дабы получить шанс прикончить Скаеву. Теперь он был для нее неприкасаемым, как и сказал Меркурио…
