– Это мое! – крикнула Мия им в спины.
Троица быстро вскочила на ноги и повернулась к своей обвинительнице. Мия стояла в начале проулка, держа руки со сжатыми кулаками по бокам. Старший мальчик вытащил нож из-за пояса.
– Верните немедленно! – продолжила Мия.
– Или что? – поинтересовался мальчик, поднимая клинок.
– Или я позову люминатов. Они отрежут вам руки и выкинут вас в Хор, если повезет. А если нет, то вас ждет Философский Камень.
Троица разразилась издевательским хохотом.
Чернота под ногами Мии покрылась рябью. Страх внутри испарился. Сложив руки, она выпятила грудь, прищурилась и заговорила голосом, который сама не узнала:
– Верните. Ее. Быстро.
– Пошла на хрен, мелкая шлюха! – огрызнулся старший мальчик.
Мия насупленно сморщила лоб.
– …Шлюха?
– Режь ее, Финка! – крикнул мальчик помладше. – Проделай в ней новую дырку!
С покрасневшими щеками Мия взглянула на первого мальчика.
– Тебя зовут Финка? А, потому что ты носишь ножи, верно? – Перевела взгляд на младшего. – А ты кем будешь, Блохой? – Затем на девочку. – Дай угадаю, Личинка?
[50]
– Остроумно, – ответила девочка. И, медленно подойдя к Мие сбоку, отвела назад руку и врезала ей в живот кулаком.
Воздух с влажным кашлем вышел из легких, и Мия упала на колени. Моргая, ослепнув от боли, она прижимала руки к животу и пыталась сдержать тошноту. Внутри нее росло изумление. Изумление и ярость.
Никто и никогда ее не бил.
Никто не смел.
В Хребте она наблюдала бесчисленное количество раз, как ее мать парировала остротами в разговоре. Видела, как донна Корвере унижала мужчин, превращая их в заикающиеся тряпки, и доводила женщин до слез. Мия хорошо училась. Но правила гласили, что оскорбленный должен ответить собственной остротой, а не загнать тебя в переулок и ударить, как какой-то низкородный хулиган…
– О… – просипела Мия. – Точно.
Финка прошел по проулку и пнул ее ботинком по ребрам. Блондиночка (которую впоследствии Мия всегда будет называть Личинкой) радостно улыбнулась, когда Мию вырвало, хотя в желудке у нее было пусто. Повернувшись к мальчику помладше, Финка указал на их добычу.
– Собирайте все и уходим. У меня есть…
Финка почувствовал, как в его брюки впивается что-то острое и смертельно холодное. Опустил взгляд на стилет, упирающийся в его причинное место, и на крепко сжимающий его кулачок. Мия обхватила его за пояс, приставив мамин кинжал к промежности мальчика, ворона на рукояти сердито смотрела на Финку янтарными глазами. Шепот хозяйки клинка был тихим и смертоносным:
– Шлюха, значит?
Что ж, будь это сказкой, дорогие друзья, а Мия – ее героиней, то Финка понял бы намек на тень убийцы, которой она станет, и попятился бы, дрожа от страха. Но правда заключается в следующем: мальчик был выше Мии на шесть сантиметров и весил на пару десятков килограммов больше. Глянув на девочку, которая обвилась вокруг его талии, он увидел не самого опасного ассасина во всей республике, а просто мелкую сошку, не умеющую держать нож, и ее лицо находилось так близко к его локтю, что одно точное движение должно было повалить ее на землю.
Так что Финка ударил. И Мия не столько повалилась, сколько полетела на землю.
Она упала в грязь, зажимая сломанный нос и ослепнув от мучительных слез. Младший мальчик (который впоследствии всегда будет именоваться Блохой) поднял откатившийся стилет донны Корвере и округлил глаза.
– Дочери, вы только гляньте на это!
– Кидай сюда.
Мальчик подкинул его рукояткой вперед. Финка схватил клинок в воздухе и начал жадными глазами изучать это произведение искусства.
– Срань Аа, да это же настоящая могильная кость…
Блоха со всей силы пнул Мию по ребрам.
– Где эта лахудра могла достать…
На плечо паренька опустилась морщинистая рука и толкнула его к стене. Колено поприветствовало его пах, изогнутая трость пригласила челюсть на танец
[51]. Два удара по затылку – и вот он уже валяется в грязи, закапывая все кровью.
Над ним стоял старик Меркурио, одетый в длинное пальто из потертой кожи, с тростью, зажатой в костлявой руке. Его ледяные голубые глаза прищурились, осматривая сцену битвы и окровавленную девчонку, распластанную на земле. Затем он глянул на Финку и оскалился в ухмылке.
– Во что играете? В выбивалу? – Старик хорошенько прошелся ботинком по ребрам юного Блохи и в награду услышал тошнотворный хруст. – Не против, если я присоединюсь?
Финка злобно посмотрел на него, затем на истекающего кровью товарища. И, грязно выругавшись, замахнулся стилетом донны Корвере и метнул его в голову Меркурио.
Бросок был хороший. Прямо промеж глаз. Но, вместо того чтобы умереть, старик поймал клинок прямо в воздухе – так быстро, как вонь с берегов Розы достигает вашего носа
[52]. Спрятав стилет в карман пальто, Меркурио покрепче обхватил трость и со звонким лязгом достал длинный клинок из могильной кости, который был спрятан внутри. Затем начал наступать на Финку с Личинкой, размахивая клинком.
– О, так мы играем по лиизианским правилам? Старая школа? Что ж, справедливо.
Финка с Личинкой переглянулись с паникой в глазах. И, не промолвив ни слова, развернулись и кинулись по проулку, бросив бедного Блоху валяться без сознания в грязи.
Мия поднялась на четвереньки. Щеки испещряли полосы слез и крови. Нос покраснел, опух и пульсировал. Она не могла четко видеть. Не могла думать.
– Говорил же, что брошь не принесет тебе ничего, кроме проблем, – проворчал Меркурио. – Лучше бы ты ко мне прислушалась, девочка.
Мия чувствовала жар в груди. Глаза обжигало. Другой ребенок наверняка бы уже взывал к мамочке. Кричал о несправедливости мира. Вместо этого вся ярость, все унижение, память о смерти отца, аресте матери, жестокости и покушении на убийство, к которым теперь прибавились еще и ограбление и потасовка в переулке, закончившаяся не ее победой, – все это сложилось внутри, как древесина для костра, и вспыхнуло ярким свирепым пламенем.
