– Я согласна и на поцелуй в мой прекрасный зад.
– …Сначала мне придется его найти…
– Задницы – как хорошее вино, Мистер Добряк. Лучше мало, чем слишком много.
– …Красавица и философ! Мое сердце рвется из груди…
Не-кот опустил взгляд на свою полупрозрачную грудь.
– …Ой, погоди-ка…
Девочка проверила ножи на поясе, в ботинках, в рукаве. Она была тощей, как жердь, с кривой челкой и впалыми щеками, наполненная самоуверенностью, как и любой четырнадцатилетний подросток. Прислушиваясь к тому, что творится внизу, она услышала знакомое бормотание Меркурио, обменивающегося сплетнями с одним из своих постоянных не-покупателей. Старик не любил веселье. В отличие от любого другого жителя Годсгрейва, сегодня ее учитель не сунется на улицы. У него и так хватало там глаз.
– …Значит, ты все-таки решилась это сделать?..
Она посмотрела на своего друга. Веселье схлынуло с ее лица, оставляя его суровым и бледным.
– Это моя лучшая возможность. Я никогда не чувствовала себя такой сильной, как во время истинотьмы. Если и пробираться туда, то сегодня.
– …Тебе стоит сказать об этом старику…
– Он попытается меня отговорить.
– …И тебе не интересно, почему?..
– Во время истинотьмы вся стража уходит, Мистер Добряк.
– …Потому что скоро начнется «Падение». Сотни заключенных будут убивать друг друга за право покинуть Философский Камень. Ты действительно хочешь оказаться среди них?..
– Четыре года, Мистер Добряк. Четыре года они были заперты в этой дыре. Мой брат научился ходить в тюремной камере. Я не знаю, когда моя мать последний раз видела солнца. Ради чего я тренировалась все эти годы, если не ради этого? Я должна освободить их оттуда.
– …Ты – четырнадцатилетняя девочка, Мия…
– И какая часть тебя беспокоит: что я четырнадцатилетняя или девочка?
– …Мия…
– Нет! – рявкнула она. – Сегодня этому придет конец. Ты за меня или против?
Не-кот вздохнул.
– …Ты сама знаешь. Всегда…
– Тогда закроем тему, лады?
Она выпрыгнула из окна. Приземлилась на улицу. Давка и кутеж. Все в карнавальных масках: прекрасных домино, грозных вольто и забавных пунчинелло. Девочка скользнула в толпу, прикрыв лицо маской арлекина и накинув на голову плащ. Прошла мимо вздыхающих возлюбленных на Мосту Клятв, мимо торгашей на Мосту Монет и спустилась вниз на заброшенный пляж. Сняв брезент с украденной гондолы, она вытянула руки и закрыла глаза. Из щелей и закоулков выползли тени, окутывая девочку и лодку покровом ночи.
Спрятавшись во тьме, она поплыла через залив Мясников и скользнула под Мост Безумцев, качаясь на волнах прилива
[82]. Выйдя в открытое море, Мия сняла плащ и часами упорно гребла к зловещему каменному шпилю, торчащему из океана. К дыре, в которой ее мама и брат, безнадежные и беспомощные, томились четыре долгих года по приказу Скаевы.
Но не теперь.
Мия причалила к зубчатым скалам – тени благополучно доставили ее в гавань. Тьма подтащила гондолу к берегу, уберегла от острого поцелуя камней, окружающих тюрьму. Мия облизнула губы, вдохнула соленый воздух. Прислушалась к далекому гимну чаек. В недрах Камня уже царило насилие. Мистер Добряк упивался ее страхом и делал свирепой и бесстрашной.
Мия вытянула руки. Захотела подняться наверх. Могущество загудело в ее жилах; прежде она никогда такого не испытывала. К ней начала стекаться родственная темнота. Девочку обхватили длинные черные щупальца, выскользнули из ее пальцев, закапываясь в кирпичную кладку у основания Камня. Потянули ее вверх, как полупрозрачные лапки огромного паука. И, постепенно, Мия начала подъем.
Вверх по высокой стене. Через зубцы на вершине и спутанные ветки колючего куста на стенах. Тени окутывали ее, словно пеленки младенца, и несли к медно-густому смраду смерти. Ее волосы развевались от нарастающего ветра.
Мия прокралась по окровавленным коридорам, укутавшись в такие глубокие тени, что почти ничего не видела. Тела. Повсюду. Задушенные и заколотые мужчины. Забитые до смерти собственными цепями или конечностями. Со всех сторон звенел шум убийства, в воздухе витало насыщенное зловоние потрохов. Мимо пробегали размытые силуэты, на полу рычали и извивались. Откуда-то издалека доносились крики, откуда-то, куда не пускала ее тьма.
Мия скользнула в Философский Камень, как нож между ребер. Эту тюрьму. Эту скотобойню. Прошла мимо открытых камер в более тихие пространства, где двери были по-прежнему заперты, где скрывались тощие и изголодавшиеся заключенные, которые не желали испытывать удачу в «Снижении». Девочка сняла плащ из теней, чтобы лучше видеть, и присмотрелась между прутьев к тонким, как палка, пугалам, к этим призракам с опустевшими глазами. Она понимала, почему люди соглашались попытать счастья в ужасном гамбите Сената. Лучше умереть в бою, нежели от голода в темноте. Лучше встать и пасть, чем преклониться и жить.
Если только, конечно, с тобой не заперт четырехлетний сын…
Пугала взывали к ней, приняв за Бессердечное привидение, явившееся их помучить. Мия обежала тюремный блок вдоль и поперек с широко распахнутыми глазами. В ней нарастало отчаяние. И страх, несмотря на кота в тени. Они же должны быть где-то здесь? Не могла же донна Корвере потащить сына на бойню ради возможности сбежать из этого кошмара?
