Он постоял немного с горькой усмешкой, слушая галдеж: все заговорили одновременно, оправдываясь.
— Жизнь — простая штука, — сказал он. — И решение так же просто, разве нет? Уважить ли мне права собственности Престейна или благополучие Внутренних Планет? Идеализм Джизбеллы или реализм Дагенхэма? Совестливость Робин? Нажмите на кнопку, робот подпрыгнет. Но я-то не робот. Я фрик. Таких уродов во Вселенной еще не бывало. Я мыслящий зверь, а не человек. Я пытаюсь разобраться во всей этой лабуде. А не раскидать ли мне ПирЕ по миру, чтобы вы себя сами прикончили? А не обучить ли мне человечество искусству космоджонта, чтобы люди распространились по всей Вселенной от галактики к галактике? Каков же верный ответ?
Робот-бармен вдруг ожил и швырнул через палату свой смеситель для коктейлей. Тот с ощутимым звуком врезался в стену. Повисло удивленное молчание. Дагенхэм ругнулся:
— Черт! Престейн, я, кажется, снова испортил ваши игрушки своей радиацией.
— Ответ утвердительный, — совершенно разборчиво проговорил робот.
— Что? — спросил изумленно Фойл.
— Ответ на ваш вопрос утвердительный.
— Спасибо, — сказал Фойл.
— Рад служить, сэр, — отвечал робот. — Человек — прежде всего общественное животное, а потом уже индивид. Оставайтесь членом общества, выбирает ли оно разрушение или нет.
— Чушь собачья, — нетерпеливо перебил его Дагенхэм. — Престейн, выключите эту железяку.
— Погодите, — остановил его Фойл и воззрился на вечную усмешку, выгравированную на лице робота. — Но ведь обществом могут заправлять идиоты. Оно может избрать неверную дорогу, запутаться. Ты сам слышал, о чем мы тут говорим.
— Да, сэр, но общество следует обучать, а не диктовать ему. Вы должны научить общество.
— Джонтировать в космосе? Зачем? Зачем отправляться к звездам, в иные галактики? Зачем?
— Потому что вы живы, сэр. С тем же успехом можно спросить: зачем жить? Не спрашивайте. Просто живите.
— Он сбрендил, — проворчал Дагенхэм.
— Но какой великолепный бред! — шепотом заметил Ян-Йеовил.
— В жизни должен быть какой-то высший смысл, — сказал роботу Фойл.
— Так разыщите его сами, сэр. Не просите мир остановиться просто потому, что вы сомневаетесь в цели его движения.
— Почему мы не можем выступить вперед все вместе?
— Потому что все люди разные. Вы люди, а не лемминги. Кто-то должен вести, а кто-то — быть ведомым.
— И кто будет вести?
— Тот, кто может… зажечь людей. Вдохновить их.
— Я фрик.
— Все вы фрики. Но фрики существовали всегда. Жизнь — выходка фрика. Всегда есть место для надежды и славы.
— Большое спасибо.
— Рад служить, сэр.
— Вы просто спасли мне этот день.
— В любой день всегда где-то да выдастся хорошая погода, — просиял робот. Потом он заскрипел, задымился и рухнул на пол грудой железа.
Фойл поглядел на собравшихся.
— А железяка-то права! — заметил он. — Это вы ошибаетесь. Кто мы такие? Кто мы все такие, чтобы решать за остальной мир? Давайте мир решит сам. Кто мы такие, чтобы скрывать от него эту тайну? Давайте откроем ее миру, и пускай люди решат сами. В собор Святого Патрика!
Он джонтировал. Присутствующие последовали за ним. Развалины собора все еще были оцеплены, но рядом уже собралась колоссальная толпа. На место взрыва джонтировало столько зевак, что полиция вынужденно раскинула над руинами защитное индукционное поле. И даже так зеваки, безумцы и просто досужие любознатцы пытались джонтировать внутрь, но защитное поле обжигало их; они отскакивали, вскрикивая от боли. По знаку Ян-Йеовила поле убрали. Фойл пробрался через горячие руины к восточной стене собора, которая частично уцелела: от нее сохранился вал высотой, может быть, футов пятнадцать. Он ощупал дымящиеся камни, нажал и потянул. Что-то заскрежетало. Секция стены размером три на пять футов отошла было, но тут же застряла. Фойл схватился за нее и нажал в нужную сторону. Секция дрогнула. Потом оплавленные петли поддались, и камни осыпались к его ногам.
За два века до этого, когда организованная религия попала под запрет, а приверженцев всех конфессий загнали в подземные схроны, нашлись набожные люди, соорудившие под старым собором Святого Патрика это укрытие. Там был установлен алтарь. Позолоченное распятие, ничуть не потускнев, сияло светом вечности. У подножия креста покоился небольшой черный ящичек из инертсвинецизомера.
— Это знак? — задыхаясь, пробормотал Фойл. — Это и есть ответ, о котором я просил?
Прежде чем кто-то успел среагировать, он сгреб тяжелый ящик в охапку и джонтировал за сотню ярдов, к остаткам лестницы, ведущей к собору с Пятой авеню. Там он открыл сейф на виду у толпы. Раздался вопль отчаяния. Он вырвался у скрывавшихся в толпе сотрудников Центральной разведки, которые слишком хорошо знали, что в этом ящике.
— Фойл! — заорал Дагенхэм.
— Фойл, бога ради, не надо! — присоединился Ян-Йеовил.
Фойл вытащил из ящичка пульку ПирЕ. Она была цвета кристаллов йода и размером с сигаретку. Один фунт твердого раствора трансплутониевых элементов.
— ПирЕ! — заревел он, обращаясь к толпе. — Берите его! Вот! Вот ваше будущее! ПирЕ!
Он швырнул пульку зевакам и закричал, обернувшись через плечо:
— Сан-Фран, Русский холм!
Он джонтировал через Сент-Луис и Денвер в Сан-Франциско. Он прибыл на общественную джонт-остановку на Русском холме. Там было четыре часа пополудни, улицы бурлили выбравшимися перекусить и на закупки джонтерами.
— ПирЕ! — орал Фойл. Его лицо налилось кровью, проступила чудовищная маска. — ПирЕ! Оно опасно! Оно смертельно опасно! Оно ваше! Пускай расскажут, что это такое!
Он обернулся к запыхавшимся преследователям и крикнул:
— Ном!
И джонтировал.
В Номе стоял обеденный час, и с лесопилок джонтировали подкрепиться бифштексами суровые, но добродушные лесорубы. Появление человека с тигриной мордой вместо лица их немало всполошило. Человек швырнул в самую гущу толпы фунтовую пульку какого-то сплава йодистого оттенка и проревел на языке канав и помоек:
— ПирЕ! Слышь, народ? Все слушайте сюда! ПирЕ — это полный кабздец. Всем нам кабздец. Вы ж тупо не в курсе, шо это? Ну побазарьте с ними, шо это за ПирЕ. Всё, пацаны, я сваливаю!
Следом появились Дагенхэм, Ян-Йеовил и остальные. Они опоздали на несколько секунд. Он обернулся и крикнул им:
— Токио! Императорский дворец!
Он исчез за доли секунды до того, как выстрелы поразили бы его.
В Токио было девять утра. Стояло свежее, пронзительно-холодное и ясное утро, и толпа, клубившаяся на джонт-остановке у Императорского дворца, рядом с прудами, где водились чудесные карпы, была ошарашена при виде тигроликого самурая, который явился из ниоткуда, швырнул им пульку странного металла и проорал невероятные, незабываемые предостережения и благословения.
