Сцепив зубы, Уля выдержала и этот удар. Но ее смятение Гус тут же учуял.
– Что? Думала, старина Гус не знает о ваших внеклассных чтениях? – Он коротко хохотнул. – Или о том, как исчерпавший силы полынник решил все, цитирую, «исправить»? Занимательно, правда?
Уля дернулась, но не отступила. Пустая пачка, сжатая во влажной ладони, придавала ей сил.
– А может, думаешь, я не знаю, с кем снюхался мой служка? И что время его пришло, я тоже упустил? – Старик насмешливо покачал головой. – Ох, деточка, я же говорил тебе: мне плевать, что за козни вы строите за моей спиной. Все эти тараканьи бега… Они лишь укорачивают ваши жизни. Но даже это неважно, ведь в итоге все вы окажетесь тут. На поле. Станете кормом.
– И туман толкнет мир в нужную вам сторону, – закончила Уля, подходя еще ближе.
Гус почесал бороду, взвешивая услышанное.
– Да, вот это Артемка хорошо сказал. Возьму на вооружение. А остальная вся писанина его… Графомания чистой воды. Может, еще про Зиночку моменты есть хорошие. – Он подмигнул Уле. – Ну ты понимаешь, о чем я, да?
Та осталась стоять, выжидая, когда старик приступит к делу.
– Гляжу, не особо ты настроена поболтать. Ну хорошо. Давай о главном. Время на исходе, сама знаешь. Есть чем меня порадовать?
Уля молча вытащила ладонь из кармана и протянула пачку Гусу. Видеть, как вещь, принадлежавшая Рэму, жалобно скрипит в цепких пальцах старика, было невыносимо. Но Уля сдержалась и тут.
– Вот это да… – протянул Гус, поднося пачку поближе к глазам и слеповато щурясь. – Знакомая вещица! Уж не служки ли моего? А?
Уля кивнула, прикусывая губу, чтобы только не закричать.
– Оценила, как я тебе подсобил? Можно сказать, подложил под тебя паренька, а ты его раз! И в дело! – Он засунул пачку в карман вязаного жакета. – Ох, далеко пойдешь!
– Как мой отец, да? – ледяным голосом спросила Уля.
Гус хмыкнул.
– Не так далеко, я надеюсь. Где он, кстати?
– В тумане.
– Даже так? – Гус цокнул языком. – А служка, значит…
– Да.
– Интересные дела, конечно… Ну что ж. – Он вздохнул. – Скормим сейчас эту падаль. – Увесистый пинок заставил девушку, лежавшую на траве, жалобно всхлипнуть. – И пойдем ко мне. Чаю попьем. Поговорим…
– Нет. – Уля вцепилась взглядом в старческие, с красными прожилками глаза и прочитала в них замешательство. – Все случится здесь.
– Что случится, деточка?
– Что должно. – Она вдохнула густой полынный дух и поняла, что совсем не боится. – Мы начали игру, я должна была принести вам три вещицы. Отгадать три загадки за лунный месяц. И три подарочка как итог. Я сделала это?
– Сделала. – Гус криво ощерился.
– Значит, я имею право просить исполнить одно мое желание. Да?
– Кроме воскрешения, милочка, – напомнил старик.
– Да, никаких воскрешений.
– А может, ты хочешь остаться, а? – начал было Гус, но Уля прервала его взмахом руки.
– Нет, я знаю, чего попрошу.
Со стороны горизонта стремительно наступал туман. Тени вышли на охоту. И Гус чувствовал это, нетерпеливо поглядывая за Улину спину.
– Скоро нам станут тут не рады. Пойдем все же ко мне…
– Нет. Здесь.
– Ну так не тяни! – Он начинал злиться. – Говори, чего хочешь? Денег? Успеха? Мужика получше дохлого служки?
– Я хочу, чтобы они стали свободными, – на одном дыхании сказала Уля и чуть не рассмеялась от восторга, который заполнил все ее существо.
– Кто «они»? – недоверчиво переспросил старик.
Тени были уже близко. Ульяна чувствовала их дыхание. Их страх. Их тоску.
– Все мертвецы, которые маются за стеной. Все, кто заточен на полынном поле. Все невинно, несвоевременно убиенные. Все, прикованные к вещицам. Я хочу, чтобы стена рухнула. Я хочу, чтобы ты их отпустил!
И Гус пошатнулся. Порыв ветра ударил его в грудь. Туман поднялся до колен. Полынь качала седой головой, соглашаясь с Улиным правом просить то, чего она желает больше прочего.
– Это невозможно… – проговорил старик. – Ты сошла с ума!
– Я не прошу никого воскрешать. Наоборот, я хочу, чтобы они ушли. Окончательно умерли. Я хочу, чтобы ты их отпустил. Это мое желание. Ты взял от меня три вещицы. Я выполнила свою часть сделки – выполняй свою.
Лицо Гуса исказилось гримасой животного страха. Старческие морщины стали похожи на глубокие устья пересохших рек. Когда-то такими же казались Уле шрамы, пересекавшие спину Рэма.
– Если стена рухнет, они… они сожрут нас. И тебя, и меня… – прохрипел Гус, отступая.
– Плевать.
– Одумайся. Я дам тебе все что угодно. Силу, могущество, деньги, власть… Чего ты хочешь?
– Я хочу, чтобы ты их отпустил. – Уля улыбалась, чувствуя, как по щекам течет вода.
Слезы то ли страха, то ли счастья, то ли облегчения. Кто разберет соленую воду, кто спросит ее, почему мир вдруг расплывается перед глазами? Тонет в океане выплаканных слез. И на душе становится легче.
– Ты не ведаешь, чего просишь! – Старик подскочил к ней, сжал цепкими пальцами.
Но в этот раз Уля знала, что она сильнее. Сама полынь, отравленная людской болью, была на ее стороне. Трава тянулась к старику, хватала, колола, пила его силы. Он уже с трудом держался на ногах. Уля толкнула его в грудь, с отвращением отпихивая от себя.
И он упал рядом с бездыханной служкой. Ветер стал нестерпимо сильным, полынь клонилась под его порывами, взволнованно шепча что-то важное. Уля сделала пару шагов, прикрывая глаза локтем, спустилась со склона и медленно осела на траву.
Тени были совсем близко. Она уже могла видеть их прямо перед собой. Ветер доносил голоса. Уля протянула им руки, желая обнять каждого истосковавшегося по человеческому теплу. Где-то за спиной хрипел Гус. Но Ульяне было все равно. Не он исполнял желания одержавших победу. Это маятник сохранял равновесие мира. И сейчас он несся к Ульяне, готовый замкнуть ее круг.
Когда полынные заросли на дне оврага заполнились белесым молоком, Уля опустилась в него, как в воду, и открыла глаза. Боли не было. Не было и стонов. Ничего не было. И только мальчишка в полосатой кепочке бежал по седой траве, заливисто хохоча. Его смех больше не был похож на плач. Пружинистая сила детской радости щекотала голые пятки. К футболке с диснеевской уточкой мальчик прижимал две красных сандальки.
Уля улыбнулась ему. Но Никита ее не заметил. Он пробежал мимо, растворяясь в тумане. Только смех его долго еще звучал на поле седой полыни, а эхо множило и множило его.
И круг замкнулся.
Там, где цветет полынь
Боль пронзила Ульяну, заставив открыть глаза. Все вокруг заслоняло белое марево. Белый оказался цветом невыносимой боли. Ослепительная белизна кабинета, где метка разделила жизнь Ули на до и после, снова наполнила все ее существо. Она закричала, но пересохший рот не издал ни звука. Она выгнулась, но тела больше не существовало. Таким оказалось возмездие отравленного тумана. И оно было справедливо.
