Только кто мог дать ей слово, что полынь не вернется, когда они уже сядут за столик и разольют по кружкам янтарный чай? Или потом, когда будут болтать о чем-нибудь отвлеченном? А если у них, ну вдруг, что-то сладится, и на втором свидании этот милый Антон попробует поцеловать ее, а она разглядит в его взгляде смерть, какую-нибудь особенно страшную и кровавую. Что будет тогда? Снова взбираться на мост? Зачем, если она уже здесь?
– Спасибо. Со мной все в порядке, – холодно ответила Уля, замечая, как гаснет улыбка парня. – Правда, спасибо. Мне пора.
Она отряхнулась и побежала вверх по лестнице, оставляя разочарованного Антона за спиной. Добралась до последней ступени и только потом разрешила себе выдохнуть. Руки саднило, а сердце предательски сжималось. Оставалось дождаться прибытия поезда, увидеть его вдали и шагнуть вниз.
По перрону сновали люди, быстрым шагом его обходили дежурный и контролеры. Кто-то пытался проскочить без билета, кто-то пробовал перепрыгнуть через забор. Ветер принес с собой далекий гудок. Электричка была рядом.
Уля перегнулась через перила. Ее мутило. Пустота, разделяющая мост и землю, казалась бесконечной. Успеет ли она понять, что умирает? Будет ли больно? А страшно? Страшнее, чем сейчас? Может ли вообще быть страшнее, чем в эту минуту?
– Ты не сделаешь этого. – Кто-то неслышно подошел к ней и встал позади, Уля чувствовала чужое дыхание. – Ты не прыгнешь. Я знаю.
Уля обернулась. Рядом стоял пропитой бездомный из утренней электрички – мерзкие обноски, бывшие когда-то пуховиком цвета хаки, старая шапка, перчатки с оголенными пальцами. Мужчина покачивался, слепо щурясь, и зло ухмылялся.
– Я видел твою смерть, – сказал он, и желудок Ули свело судорогой.
– Что? – пролепетала она, чувствуя, что вот-вот упадет.
– Я видел твою смерть, – уверенно повторил мужчина. – Рассказать, где ты испустишь последний дух?
– Кто вы? – Губы не слушались, язык казался большим и неповоротливым, а пьяница все стоял напротив, нагло улыбаясь.
– Я – Гус. Просто Гус, – сказал он, насмешливо кланяясь. – А ты, как я погляжу, совсем в беде? Ай-ай-ай… – Глаза непонятного болотного цвета смотрели цепко и ясно. – Ты так устала от чужой смерти, да? Так устала, бедняжка… До смерти устала! – И зашелся злым каркающим смехом.
Уля с трудом оторвалась от перил, за которые держалась, чтобы не рухнуть прямо под ноги отвратительного мужика, и попыталась обогнуть его, но тот схватил ее за локоть.
– Куда тебе бежать, птенчик мой? От меня не убежишь. Только если за стену… – прохрипел он, притягивая Улю к себе.
Она ожидала, что ее накроет волной смрада немытого тела, грязных обносок и прокисшего пойла. Но мужчина, покрытый струпьями, говорящий беззубым, гнилым ртом, пах совсем иначе. Знакомая горечь ударила Уле в лицо, словно она навзничь упала в заросли цветущей полыни.
– Но и за стеной я тебя достану, – закончил пьянчуга, которым незнакомец, кажется, не был.
Он больно сжал ее локоть. Опуская взгляд, Уля знала, что увидит. Знакомые пальцы с воспаленными суставами крепкой хваткой стиснули рукав ее куртки. Длинные ногти скреблись о ткань, а под ними толстой полосой темнела жирная землистая грязь.
Четыре Хабаровска
Уля сама не поняла, как оказалась в тесной, пропахшей кислым пивом забегаловке. Кажется, пьянчуга уверенно потащил ее вниз по лестнице, а она пошла за ним – мимо пригородных касс и контролеров через двери – наружу. Город пыхтел дымом выхлопных труб старых автобусов, переговаривался на южном наречии, вертелся и спешил. А Уля покорно семенила за пропитым бездомным, не в силах отвести глаза от цепких длинных пальцев, которые продолжали стискивать ее рукав.
– Сейчас придем, цыпочка, уже недолго, – бурчал под нос назвавшийся Гусом.
Теперь от него пахло так же отвратительно, как он выглядел. Старик пьяно покачивался на кривых ногах и потирал давно немытую шею – словом, был неотличим от других таких же бездомных. Уле уже казалось, что она ошиблась. Воспаленный рассудок сыграл с ней еще одну шутку – страх встретить полынь помутил его, потому и почудилось, что старик… Что ей показалось, она так и не сумела понять. Мало ли в мире длинных мужских пальцев с жирной грязью под ногтями? Отчего же она идет вслед за этим сумасшедшим, не пытаясь вырваться, будто бы он может ей помочь?
Гус словно услышал ее лихорадочные мысли и остановился. Не оборачиваясь, он дернул плечом, будто сомнения в голове девушки были для него назойливыми мухами.
– Дома все равно никто не ждет, – сказал он. – Так что перестань делать вид, что тебе есть куда идти. – И шагнул вперед.
Они уже подошли к низкой пристройке с засаленными стенами и покосившейся вывеской «Чебуречная». Обычно Уля пробегала мимо таких дверей, опустив глаза и сжав кулаки в карманах. Оттуда доносились постоянные крики, запах прогорклого масла и разлитого пойла. И все это заставляло Улю морщиться от омерзения. Но сейчас Гус уверенно тащил ее внутрь, и она просто не могла сопротивляться.
На деле все оказалось именно так, как представляла себе Ульяна. Небольшой прилавок со сваленными в кучу заветренными пирожками, под низким потолком раскачивалась голая лампочка, а у стены ютилась пара липких пластмассовых столиков. Гус подошел к одному из них, облокотился на пластик и уставился на Улю. Как бы она ни отворачивалась, болотные глаза старика все равно оказывались прямо напротив. Из-под кустистых, подернутых сединой бровей они глядели на нее со злой насмешкой, выжидая. Уля тяжело сглотнула и опустила взгляд в пол. На истоптанном кафеле сложно было разобрать орнамент, всюду валялись смятые стаканчики, салфетки и обрывки газет.
– Не бойся, лапочка, – протянул старик, кривя рот в ухмылке. – Мою смерть тебе не увидеть. Не про твою она честь. Ну-ка, купи дедушке чего-нибудь промочить горло.
– У меня нет денег, – угрюмо проговорила Уля, продолжая рассматривать грязные разводы под своими ботинками.
– Врешь. – Гус проворно залез во внутренний карман, покопался там и вытащил потертый стольник, тот самый, что Уля сунула ему в утренней электричке. – Смотри, что у нас есть. На пивко хватит, птенчик. Иди, не томи душу.
За прилавком стояла унылая женщина в переднике, выпачканном маслом. Она нехотя подняла на Ульяну по-рыбьи равнодушный взгляд, когда та подошла к ней, держа купюру в мелко дрожащей руке.
– Что? – спросила продавщица, два передних зуба у которой оказались выбиты, и язык проскакивал в эту прореху, брызгая слюной.
– Бутылку пива, – выдавила Уля, молясь всем богам, чтобы мерзкие капли не долетели до нее, иначе она закричит, выбежит наружу и будет нестись, не разбирая дороги, пока какая-нибудь машина ни собьет ее и не раскатает по асфальту.
Женщина медленно вышла из-за прилавка, открыла пискнувший холодильник с неуместной яркой рекламой колы, позвенела там и достала влажную, с отошедшей этикеткой бутылку. Так же через силу вернулась обратно. Уля протянула руку, но продавщица зыркнула на нее, заставляя податься назад. Из невзрачного шкафчика женщина достала высокий пивной стакан, обтерла его салфеткой, одним движением открыла бутылку и осторожно вылила пенящееся содержимое. Потом поставила бокал на замызганный поднос и протянула его Уле. Той ничего не оставалось, кроме как схватить его и унести к столику. Старик с наслаждением наблюдал.
