– Я ничего не понимаю. – Уля запустила пальцы в волосы на макушке. – Прости, я не хочу тебя задерживать, но это все кажется глупым розыгрышем…
– Я понимаю, но разве у тебя есть еще варианты? Кроме Гуса.
– А сам он кто?
Оттаявший было на мгновение Рэм дернулся, как от удара.
– Это неважно сейчас. Он тот, кто может исполнить любое твое желание. Если ты выиграешь, конечно.
Он сказал это так, что Уля поверила каждому слову. И перед глазами сразу появился Никитка. В цветастой футболке и полосатой кепочке. Он смотрел на сестру, готовый рассмеяться, полный своей ребячьей силы. Живой.
– Любое? – хрипло спросила Уля.
– Ну почти, никаких восставших мертвецов. Это было бы неуместно. – Рэм сдавленно хмыкнул, так, будто смешок вырвался у него сам.
Никитка померк. Ослаб. Исчез. И только полосатая кепочка, отброшенная на асфальт, виделась теперь Уле сквозь разделявшие их года. Чудес не бывает. Конечно, никто не вернет ей брата. Но было много другого – материального, важного – что она могла бы попросить. Деньги, работа, квартира. Прощение мамы.
– И что я должна сделать?
Рэм уже открыл рот, чтобы ответить, но в дверь решительно постучали. Так отрывисто и нервно могла стучать только Наталья.
– Открывайте! Это общая кухня! Я буду жаловаться! – И чуть тише добавила: – Развратничают, небось. – Не будь рядом соседки, Оксана выразилась бы куда крепче.
– Пойдем к тебе. – Рэм встал, дожидаясь, пока Уля подхватит остывшую коробку с пиццей, успевшей подернуться мерзкой пленкой жира.
Парень пропустил ее вперед, так что она сама открыла дверь и шагнула за порог мимо окаменевшей Натальи и бурлившей праведным гневом Оксаны. Только запираясь, Ульяна поняла, что три скомканных бумажки с Хабаровском торчат из кармана неаккуратным комком, и глупо хмыкнула. Пусть эти клуши думают что хотят. Правда никогда не придет в их головы. Куда проще решить, что мрачный сосед заплатил молодой девчонке за компанию парой купюр, чем поверить в происходящее на самом деле.
Рэм остался стоять у входа, прислонившись к стене с линялыми обоями.
– Так что я должна буду Гусу за исполнение желания? – Отчего-то Уле стало смешно и неожиданно легко на сердце, как если бы все это и правда была игра.
– Три подарочка, – в тон ей ответил Рэм.
Мушиные лапки
– Три подарочка, – повторила Ульяна, сдерживая рвущийся из груди нервный смех. – Как в сказках?
– Что-то вроде этого. – Рэм взлохматил волосы и огляделся. – Здесь мрачно.
Маленький коридорчик, ведущий в комнату, и правда был темным, наводящим тоску. К стенам с пузырями обоев не хотелось прикасаться, они казались засаленными и склизкими на ощупь. Улина куртка висела на единственном крючке под самым потолком. Горкой сваленная обувь, пухлый пакет для пакетов в углу и затоптанный палас – как доказательства плачевного быта махнувшего на себя человека.
– Проходи, – буркнула Уля и первой шагнула в комнату, радуясь, что диван оказался застеленным.
Низкий столик, на котором продолжал недовольно пыхтеть ноутбук, скрипнул, стоило положить на него коробку с остывшей пиццей. Есть уже не хотелось, да и внезапная веселость пропала так же быстро, как появилась. Уля настороженно поглядывала на Рэма, удивляясь сама себе. Пустить незнакомца в комнату, слушать его россказни и делать вид, что верит словам, больше похожим на бред сумасшедшего, – чем не еще один пункт в списке ее падений?
Рэм тем временем подошел к окну, оперся кулаками на подоконник и остался стоять, рассматривая что-то в осенней хмари ранних сумерек. Он сгорбился, став меньше, мрачнее и отчего-то печальнее. Большая темная куртка делала его похожим на подростка, стащившего одежду у старшего брата. Уля качнула головой, прогоняя глупые мысли.
– И что за подарочки это должны быть? Как видишь, у меня нет ничего ценного…
– Гусу плевать на… – Рэм помолчал, подбирая слова. – Привычные для тебя вещи. Деньги, драгоценности, недвижимость… Все это мелочи.
– И поэтому он спит на вокзале в собственной рвоте? – Уля попыталась улыбнуться, но Рэм вздрогнул и вжал голову в плечи.
– Я бы не советовал тебе говорить подобное. – Парень продолжал смотреть в запотевшее от дыхания окно. – Или обсуждать это… с кем-либо.
– Думаешь, мне поверят, если я расскажу кому-нибудь о бездомном, который дал мне двадцать тысяч и прислал тебя поговорить о подарочках?
Рэм хмыкнул.
– Не поверят. В том-то и дело, что не поверят. Ладно, неважно. Мне нужно объяснить правила, если тебе еще интересно.
– Но я могу отказаться, так ведь?
– Да, у тебя есть время до завтра, чтобы… Чтобы сделать правильный выбор. – Он кашлянул, прочищая горло. – Ты знаешь разницу между умер и погиб?
– Что, прости? – Сонная медленная муха кружилась у потолка, присматриваясь к открытой коробке пиццы, и Уля следила за ней, не в силах отвести взгляд от маленького темного тельца, потирающего лапки.
– Умер и погиб. Ты знаешь разницу?
Рэм медленно отвернулся от окна и присел на подоконник, скрестив руки на груди, – травяная вязь татуировки, окольцевавшей запястье, снова стала видна.
– По сути, это одно и то же, – нерешительно проговорила Уля.
– Нет, это кажется похожим, но суть совершенно разная. Умирают в постели от старости и болезни. Ты часто видишь такую смерть?
То, как легко и просто парень говорил о полыни, наводило жуть. Но Рэм смотрел на нее в упор, и Ульяна постаралась скрыть дрожь.
– Бывает, – прошептала она. – Но реже, чем… – и замолчала, не в силах подобрать слова.
– Реже, чем иную смерть, да? – Парень поджал губы. – Убийства, кровь, ужас, последний хрип… Об ушедших таким образом не говорят «умер». Если жизнь отобрали, жестоко и неожиданно, то человек гибнет. Погиб – совсем другое слово, совсем иная смерть.
Уля тяжело сглотнула, опустив голову. В ушах раздался оглушительный визг тормозов и глухой удар маленького тела об асфальт. Она впилась пальцами в рыхлую обивку дивана и заставила себя дышать медленно и глубоко, кроме этого дыхания в мире не было больше ничего. Ни смерти, ни боли, ни одиночества. Только сиплый вдох через зубы, наполняющий легкие, и медленный выдох, отпускающий прочь все лишнее.
– Ты меня слышишь? – Рэм вдруг оказался совсем близко.
– Прости. Выходит, чаще всего я вижу тех, кто погибнет.
– Да, и очень скоро. Скорее, чем смерть от рака или старости. Грядущее несчастье сильнее неотвратимости времени. Его-то и показывает тебе полынь.
Теперь Уле казалось, что она и сама это знала. Просто не хотела задумываться, страшась, что мысли принесут ей новую боль. Она вообще старалась делать вид, что полыни нет на самом деле, пока та не вступала в свои права. Слова Рэма пролили первый свет, и это оказалось больно, но куда слабее, чем Уля ожидала. Так с тошнотворным треском вырывают гнилой зуб, освещая мир новой, очищающей болью.
