– Ерунда, правда? – почти жалобно спросила Уля.
– Нет, это хорошо, что ты ее почувствовала. А полынь? Что было с ней… там?
За спиной Ули раздался вой сирены, мимо пронесся полицейский кортеж, за ним, сигналя и рыча, – что-то большое и быстрое, наверное, джип. Ей хотелось обернуться и посмотреть. Название улицы крутилось на языке, но память никак не выдавала его. И это начинало раздражать, как и Рэм, требовательно дергавший ее за руку.
– Я не могла вдохнуть, пока не разрешила себе этого сделать, – нехотя проговорила Уля, бросая взгляд за спину, где стремительный кортеж уже сменился привычной московской пробкой. – А потом… Все изменилось.
– Ты различила в темноте людей, да? – Рэм смотрел на нее с интересом.
– Да. Не увидела, но поняла, что это они. Только мне пришлось открыть глаза… Воздух стал слишком вязким, и я запаниковала.
– Ничего, ты и так молодец. – Теперь ладони Рэма упирались в Улины плечи. – Я вот и не узнал, что там дальше… Да и не горю желанием узнавать. Ты знаешь, где мы?
– Не могу вспомнить название улицы, но да. – Уля удивленно всмотрелась в бесстрастное лицо парня, но тот и бровью не повел.
– Рязанский проезд.
– Точно. – Она сразу же вспомнила, как этим маршрутом ездила с мамой на дребезжащем автобусе навещать дурно пахнущую склочную тетку – дальнюю родственницу, оставшуюся к старости никому не нужной, пока та не умерла, так и не завещав им квартиру. – И зачем мы здесь?
– Чтобы учиться. – Рэм улыбнулся, но тепла в этой улыбке не было, она лишь придала ему хищный вид. – Расскажи, как ты раньше встречала их?
– Кого?
– Тех, кто должен умереть.
– Случайно. – Уля замешкалась. Вспоминать об этом не хотелось. – Чаще всего в толпе. Но и наедине тоже бывало. – Перед глазами тут же, как живая, всплыла девица в шикарном пальто с протянутой шоколадкой.
Рэм задумался, глядя на то, как равнодушно летят вперед, поблескивая в рассеянном свете пасмурного дня, машины за Улиной спиной.
– А когда это происходило вот так. Лично. Ты была испугана?
– А сам как думаешь? – Уля раздраженно дернула плечами, и ладони Рэма сжали их чуть сильнее. – В любой момент я могла увидеть, как умирает близкий мне человек. Я не была испугана, я была в ужасе! Видеть это… Но не знать когда. И не уметь предотвратить… я паниковала каждый раз, встречаясь с кем-то глазами.
– Теперь ты знаешь ответ на свой первый вопрос – когда. – Рэм сказал это равнодушно, почти нехотя, но Уля жадно к нему потянулась.
– Что ты имеешь в виду?
– Люди в темноте. Тот, кто почти не виден, – счастливчик, еще поживет. А если можешь разглядеть лицо, одежду, глаза… Особенно глаза. То и гадать нечего. Он – труп.
Озноб пронесся по телу Ули так же стремительно, как машины за спиной. Так же оглушительно. Так же неотвратимо.
– Мужчина в плаще, – чуть слышно проговорила она, прикусывая губу. – Я запомнила поднятый воротник, а когда открыла глаза, он шел мимо меня…
– А, точно. – Рэм криво усмехнулся. – Седой такой. Ничего интересного. Метастазы в горле. Максимум два месяца, но рак – не наш случай.
– Зачем ты так…
Во рту пересохло, а кривая ухмылка Рэма вызывала тошноту. Уле больше не хотелось стоять тут с ним и вообще его видеть. Она вспомнила поседевшие до времени волосы мужчины в потертом плаще, его сгорбленную спину, этот воротник, натянутый до ушей, чтобы укрыть, защитить горло, которое было не спасти ни этим, ни чем-нибудь иным. Ульяне стало совсем уж паршиво, но Рэм крепко держал ее рядом.
– Нужно привыкать, – проговорил он. – Я же объяснял тебе: они все – мертвецы. Все мы – мертвецы. Сопереживать каждому… Это как давать имена рыбкам – не успеваешь привязаться, а их уже сливают в раковину.
– Тогда зачем это все вообще? – Уля зло дернулась. – Зачем жить, если все равно умрешь? Зачем эта игра дурацкая…
– У каждого свои причины. – Рэм чуть наклонил голову, провожая взглядом блестящую огненно-красную машину. – О твоих я не спрашиваю. Должно же оставаться что-то личное, правда? – сказал он и глупо подмигнул Уле, став на мгновение неотличимым от Гуса.
– Выходит, чужая смерть не нарушает твой кодекс личного пространства, а причины жить для тебя слишком уж сокровенны?
– Поверь, в смерти того человека нет ничего интимного. Он будет блевать от боли, а потом врач вколет ему наркоту. И все закончится. – Рэм улыбался, но глаза оставались ледяными. – А вот почему ты, милая девочка, сочувствующая всем живым, приняла условия Гуса и собираешься играть на чужой смерти? – Уля было открыла рот, чтобы возмутиться, но парень лишь поморщился. – Молчи, ответ скажет слишком многое о тебе. А мне не нужно этого знать. Без обид.
Какие обиды? Все, чего отчаянно хотелось Ульяне в этот момент, – вырваться из цепких пальцев Рэма и убраться прочь от узкого тротуара, несущихся по дороге машин и от него, злого мальчишки, ровным голосом внушающего ей страшные истины нового мира, что должен был стать ей единственным пристанищем на время игры. И эта мысль удивительным образом придала Ульяне уверенности. Рэм, как всегда, оказался прав: причина, по которой она согласилась на жуткую игру старика, цель, к которой стремилось все ее существо, стоили тех неприятных решений, уже принятых ею, и всех поступков, злых и подлых, еще предстоявших ей. Освободиться от метки полыни, вновь стать нормальной и забыть как страшный сон эту серую Москву, коммуналки, одиночество, страх и некрасивого парня, вот он – стоит, скалится, ждет ответа.
– Ты, кажется, хотел чему-то меня научить? Так учи, – сказала она, не заботясь, насколько враждебно прозвучит голос.
Рэм довольно кивнул.
– Мне нравится, когда ты злишься. Злость всегда лучше страха. Там, где страх заставляет забиться в угол и скулить, злоба подстегивает идти вперед. Ты злишься на меня? Значит, сейчас у тебя больше шансов справиться и научиться.
– Если так, то ты – неплохой учитель, поводов тебя ненавидеть все больше, – едко процедила Уля.
Рэм не ответил. Одним движением он развернул Улю лицом к дороге. Движение автомобилей – постоянное, сильное, громкое, пахнущее выхлопным газом и нагретым асфальтом – странно успокаивало. Спиной она прижималась к груди Рэма, чувствуя, как та поднимается и опадает в такт дыханию. Не отдавая себе отчета, Уля подстроилась под чужой ритм, начав вдыхать воздух так же глубоко, чуть задерживать его в себе и выдыхать медленно и плавно.
– Молодец, – шепнул Рэм. – Дыши. Чувствуешь, что полынь всегда рядом?
Горечь, почти неощутимая до, словно поджидала. Теперь к привычным запахам города, дороги, прогорклого масла из ближайшего ларька с шаурмой и теплого, живого тела Рэма примешивался едва уловимый, но знакомый запах полыни.
Уля шумно вдохнула, задержала в себе эту терпкую травяную горечь, позволила ей пропитать себя, а после неспешно выдохнула.
