– К черту! К черту все, сволочь… Скотина последняя… я не стану тут гнить одна, пока ты там трахаешься… – зло шептала она, отсчитывая мелкие глянцевые таблетки.
А потом зарыдала, давясь слезами, и высыпала на язык добрую пригоршню, не глядя отшвырнула пустой пузырек, сделала большой глоток из темной бутылки и тут же обмякла.
Ульяна в оцепенении наблюдала, как разглаживаются судорожно искривленные черты лица, а из уголков губ сочится противная белая пена. Эта картина так ее поразила, что она не чувствовала ни полыни, ни обычной для таких видений дурноты. Она смотрела на красивое, подтянутое тело, обряженное в дорогие шмотки, которое на ее глазах убило себя одним дурацким пьяным решением.
– Эй, бери, говорю! – сидевшая напротив девушка пощелкала длинными пальцами у самого Ульяниного носа.
Медленно приходя в себя, Ульяна с трудом оторвала взгляд от протянутого ломтика шоколада и посмотрела прямо в карие, тщательно накрашенные глаза незнакомки.
– Не делай этого, – хрипло проговорила Уля, сама не понимая, что творит.
Ресницы девушки чуть заметно дрогнули.
– Что?
– Таблетки. Сегодня вечером. Не смей делать этого, ты еще молодая, ты красивая, он не стоит…
– Откуда ты… – начала было девушка, а ее губы сами собой сжались в тонкую полоску.
Она больше не улыбалась, из ослабших пальцев выпал шоколадный кусочек и остался лежать на грязном полу вагона.
– Просто поверь мне, не надо этого делать, – еще раз повторила Уля, чувствуя, как дрожит всем телом.
Ее мутило, бросало в жар, трясло от озноба. Проклятая полынь заполняла нос, не давая вдохнуть. Девушка напротив смотрела на Улю расширенными от страха глазами. Электричка медленно покачнулась и затормозила у остановки.
– Да пошла ты… – злобно бросила незнакомка, вскочила и зашагала по проходу – стремительная, высокая, – даже не обернувшись. Ульяна проводила ее взглядом. Сознание ускользало прочь, она тонула в приступе паники, из последних сил сдерживая рвоту. Но внутри зрело мстительное удовольствие.
– На, подавись. Она теперь не станет глотать таблетки. Теперь точно не станет, – не зная кому, зло прошептала Ульяна, поворачиваясь к окну, чтобы в последний раз посмотреть на спасенную.
Та уже выскочила наружу, застыла на перроне, оглядываясь и придерживая одной рукой в зеленой варежке ворот пальто, а второй, голой, стискивая в побледневших пальцах сумку. А потом решительно шагнула к переходу. Одно неловкое движение – и каблук сапога поехал на затянутой льдом луже. Девушка пронзительно вскрикнула, роняя сумку, и упала на спину. Глухой удар взлохмаченной головы о стылую плитку перрона заглушил благожелательный женский голос в динамике: «Осторожно, двери закрываются».
Станция качнулась за окном, и поезд потащил Улю дальше. Окаменевшая, она проводила глазами перрон, на котором осталась лежать незнакомка в красивом пальто. Из разбитой о плитку головы уже натекла целая лужа крови. Вокруг начал собираться любопытствующий народ. Дежурный по станции, стоявший над мертвой, что-то равнодушно говорил в рацию.
Когда они скрылись из виду, Уля долго еще смотрела перед собой не в силах вздохнуть, проглотить набежавшую от полынной горечи слюну, пошевелить затекшими плечами. И только у своей станции заметила, что на соседнем месте, там, где сидела незнакомая девушка, так и осталась лежать пушистая зеленая варежка.
Веточки укропа
Ульяна бежала по тротуару, поскальзываясь на подмерзшей грязи. Мимо проносились дома, поделенные светящимися пятнами окон, словно они – кривые шахматные доски. За каждым ламповым огоньком скрывались своя жизнь, свои беды и радости. Люди сходились, сталкивались лбами, переплетались пальцами, впивались губами, кричали что-то бессвязное, предавали, падали, верили, рыдали навзрыд – словом, жили, делая все, что было теперь недосягаемо далеко от Ули.
Перед ней до сих пор стояла увиденная картинка – красивая девушка, распластанная на дорогом паркете, из ярко очерченных губ которой льется мерзкая пена. Правда, реальность оказалась еще страшнее и нелепее. Поскользнуться на первой замерзшей луже, вскинуть руки и упасть, размозжив голову о перрон. Было в этом что-то неправильное, даже комичное.
Но Уля не смеялась. Она бежала домой, сотрясаемая колючим ознобом, не видя ничего, кроме комьев грязи под ногами.
«Не смотри. Не смотри на них», – шептала она сквозь зубы каждый раз, когда прохожие с ней равнялись.
У светофора собралась небольшая толпа: зеленый свет никак не желал загораться, таймер давно ушел за ноль, сменившись прочерком, а блестящие машины все мелькали на зебре и летели дальше по своим делам.
Какой-то парень – рослый, широкоплечий настолько, что спортивная куртка опасно натянулась где-то посередине спины, – заинтересованно покосился на Улю. Ее передернуло. От вида накачанных красавцев вот уже три года ее стабильно тошнило. Вязкая дурнота поднималась из желудка вверх по гортани, булькала и пузырилась, подкатывая, ломая рот судорогой.
Шел третий месяц ее одинокой жизни, когда в поезде к ней подсел именно такой блондин с полными, слишком женственными губами. Он широко улыбнулся, поигрывая мускулами под тонким свитером. Улю вывернуло прямо на белые конверсы. Она выбежала из вагона, а его искривленное от отвращения лицо потом долго стояло перед глазами.
Такой же эффект вызывало имя Константин, пусть и услышанное в случайном, чужом разговоре. Потому Ульяна давно разучилась прислушиваться к болтовне в транспорте, моля небеса, чтобы на работе не появился новый сотрудник, увлекающийся спортом и носящий имя, отдающее для нее теперь кислым привкусом рвоты.
Зеленый наконец вспыхнул, разрезал осеннюю тьму вечера, и Ульяна побежала дальше, разбрызгивая грязь и топча мокрую листву. Она не знала, почему бежит. Никто не гнался за ней, никто не ждал дома. Мертвая девушка из электрички осталась далеко позади. Ее, наверное, уже увезли в морг, и холодные равнодушные руки ощупали, изучили молодое красивое тело, чтобы укрыть простыней.
Сердце Ули затопил нечеловеческий ужас. Первый раз она решилась вмешаться, предостеречь от увиденного, от мерзкой полыни, что била в нос, предвещая смерть. И все закончилось еще хуже – странным, наигранным падением. Толпой зевак да уставшим работником станции. Нет, совсем не так должна была умереть эта дерганая красотка в пальто, которое было умопомрачительно ей велико. Не в подтаявшей грязи пригородного перрона.
Уле хотелось выть, до крови прокусывая губы. Как бы дико это ни звучало, но больше прочего сейчас ее мучила именно несуразность внезапной гибели. Что-то пошло не так, как было запланировано. И это она оказалась виноватой.
Но что было делать? Отвести взгляд, как случалось три бесконечных года? Взять шоколадку из протянутой теплой, живой ладони, улыбнуться и перейти в другой вагон? Чтобы этим же вечером девушка наглоталась таблеток, шепча проклятия кому-то, равнодушно покинувшему ее?
