«Нам нужно спокойно обо всем поговорить и принять взвешенное решение. Ты еще в квартире? У меня нет ключей. Встретимся там. Я уже в дороге».
Уля еще раз пробежала глазами по строчкам. Постояла немного, размышляя, оставить ли ключ под ковриком, а потом посмотрела на Рэма.
– Знаешь, нам и правда лучше бы отсюда свалить. И чем скорее, тем лучше.
– Не хочешь знакомить меня с мамой? – Улыбка делала Рэма куда моложе, куда красивее, совсем непохожим на себя обычного.
– Да я и сама не прочь бы оказаться с ней незнакомой.
Собирались они в суматохе, то и дело срываясь на нервный заразительный смех. То Ипкинс зашипел в ответ на поглаживания и наделал кучу прямо у Рэма в руках. То Уля, решившая забрать с собой и чайник, и чай, и печенья, чуть не ошпарилась забытым кипятком. Все это казалось не бегством, а забавной шалостью. Глотком небывалой свободы.
А когда они столкнулись в дверях комнаты, то застыли на пороге, продолжая громко болтать о какой-то глупости, пока Уля вдруг не поняла, что ее ладонь упирается в грудь Рэма, а сам он так непозволительно близко, что жар тут же ударил ей в голову.
– И ты хочешь, чтобы твоя мамаша не смогла сюда попасть? – переспросил он, опуская ей на плечо тяжелую руку. – Да ты дрянная девчонка! А квартира-то общая, выходит?
– Без моего согласия она ее не продаст, так что, считай, моя, – в тон ему ответила Уля, чувствуя, как пылают щеки.
– Отлично, значит, все, переезжаем! – Он хмыкнул. – Давно я в таких хоромах не жил. Смотри, тут даже крыша не течет!
– И нет крыс.
– И тараканов… наверное.
– И точно нет Оксаны.
– А вот это несомненный довод за!
Рэм приблизился еще на полшага. Теперь Уля могла рассмотреть тонкий шрам, пересекающий его нижнюю губу. Тот самый, что искривлял улыбку. Ульяне нестерпимо захотелось прикоснуться к нему, провести языком, почувствовать горячие жадные губы, откликающиеся на ее поцелуй.
Она потянулась навстречу, моля несуществующего Бога накрыть эту комнату плотным куполом. Чтобы ни единый звук, ни единый шорох не смел проникнуть сюда и нарушить сближавшую их тишину. Чтобы они остались тут вдвоем. Только двое – уставшие, потерянные – и эти старые стены, и этот скрипучий палас, и продавленный диван, и стол, заваленный исписанными листочками… и гора таблеток, высыпавшихся из кулька на полу…
Можно сколько угодно бежать от беды, но от себя не убежишь. А если беда проросла в тебя, пустила полынные корни, то как от нее скрыться? Как забыть хотя бы на мгновение, что ты – дочь спятившего от таблеток полынника, меченая на пороге второй вещицы, а он – служка, готовый сорваться в никуда по первому же звонку хозяина? И что бы они ни делали, как бы ни обманывали себя, от минутной близости им станет в разы хуже. Так есть ли смысл в кратчайшем побеге, если каждая секунда вместе лишь приближает их точке невозврата?
Рэм прочел ее мысли. Он не отшатнулся, но сразу перестал улыбаться. И посмотрел на Улю так, что она просто не смогла ответить на этот взгляд, полный звериной тоски по человеческому теплу, и отвела глаза. Так они и стояли. Непозволительно близко, бесконечно далеко друг от друга.
– Ты заберешь с собой записи? – наконец хрипло спросил Рэм.
– Да, наверное, стоит забрать. Я ведь не дочитала… Может, найду что-то еще… – пробормотала она, принимаясь срывать листочки со стены и слыша, как Рэм за ее спиной собирает в кулек рассыпавшиеся таблетки.
Заперев дверь квартиры, Уля на секунду задумалась, но все-таки положила ключ в карман и застегнула молнию. Рэм не издал ни звука, ни смешка. И та же тишина, что десять минут назад зудела невыносимым желанием прикоснуться, теперь высилась между ними, отдаляя их с каждой секундой.
Уля села на заднее сиденье. Рэм повозился с ключом зажигания, машина заурчала и двинулась. Уже выезжая из двора, краем глаза Ульяна успела разглядеть заворачивающий к дому мамин джип. Представив, в какую ярость придет мама через пару минут, Ульяна беззвучно хмыкнула, бросила взгляд на лохматый затылок Рэма и уткнулась в непрочитанные листки.
То ли автомобильная тряска мешала ей сосредоточиться, то ли Артем стремительно терял ясность рассудка, но разобраться в оставшихся записках было сложно. Текст перестал походить на дневниковые записи, он стал скорее отрывками чьих-то сумбурных размышлений.
Отец то и дело рисовал круги. Еле заметные и жирно заштрихованные, пустые внутри и заполненные нечитаемыми строчками, зацикленные в спирали, ровные, вычерченные по циркулю, и кособокие, пьяные. Круги. Круги. Круги.
«Полынь питает нас. А мы питаем полынь. Мы – компост, на котором бурной сединой расцветает смерть. Что есть смерть в большом, вечном понимании? Уход в небытие, туда, откуда ты пришел когда-то. Человек идет по кругу, чтобы однажды вернуться в исходную точку. В пустоту. Или туман – теперь я не знаю, что страшнее. Вдруг там, за чертой, все именно так, как я видел? Бескрайнее поле, безвольные фигуры, бестелесное нечто, и оно подбирается все ближе. Слишком много «без». Слишком много провалов.
Если я хочу разобраться, то должен отсечь лишнее. То, что туманит мой разум. Таблетки. Вот корень всех бед. Они превращают меня в марионетку. Почему я так легко переступил грань между ступенями зала и травой поля? Где был мой страх? Почему я не размышляя толкнул девушку в туман? И ни капли, ведь ни капли не удивился. И куда ушло мое равнодушие теперь?
Можно прятаться всю жизнь до самого конца, упускать шанс за шансом, чтобы ночами прокручивать каждый из них в голове. Но однажды всему приходит конец. Либо трусости, либо жизни. Круг обязан замкнуться. И это единственный закон жизни, который не сумела нарушить даже полынь.
Сколько я не пью таблетки? Сутки, двое? Трое? Пытался вначале, но меня сразу же вывернуло. Я снова оказался там, в той горечи, на том ветру. Положил на язык клочок тумана, и он начал стирать меня подобно ластику. Нет, с таблетками нужно кончать. Этот круг замкнулся. Но без таблеток возвращается ясность понимания – все, что происходит со мной, похоже на странный фарс. Идиотский фильм. Наркотический приход. Бред сумасшедшего.
Ко мне еще никто не стучался, меня никто не искал. Они дают мне время. Осознать и принять. Завершить прошлый круг, чтобы начать новый. Либо их просто нет, пока я в здравом рассудке.
А если есть, то кто они? Кто такой Гус? Почему я раньше не задумывался об этом? Он – Смерть? Он – Жнец? Он – сумасшедший старик? Он – дилер, подсаживающий на синтетическое вещество, которое сводит с ума, даря галлюцинации каждому, кто готов принять его горечь?
А Зинаида? В начале недели я боялся ее и хотел трахнуть одинаково сильно. А теперь меня тянет блевать от единственной мысли о ней. Это самый настоящий рвотный рефлекс. Не могу ничего поделать. Вспоминаю ее черты: она похожа на труп. Такая же холодная, костяная, не-жи-ва-я.
И кто тогда все остальные? Тоня, мужик-служка, водитель, люди, которых мы забирали. Полынники, не желающие выпить со мной после охоты. Существуют ли они на самом деле? Или это все – плод моего больного, воспаленного рассудка?
