Светлана вышла из автобуса. Я сначала не понял, кто это с ней. Маленькая, кругленькая, ножками топает, как медвежонок. И два хвостика на затылке. Дочка моя. Курточка на ней тесная, видно, что выросла давно из нее. И Светлана сама какая-то серая, блеклая.
Безденежье сразу меняет человека. Быстрее только смерть.
Я в карманах порылся, а там две пачки, Гус мне их совал, не считая, а я, не считая, брал. Мне-то деньги зачем? А ей пригодятся.
– Вот, – говорю. – Держи. Вам нужно.
Она глазами хлопает. Картонная, как и была. Ничего не изменилось. А вот девочка… Не знаю, не смог сразу понять, что в ней другое. Но она не такая, как мать. Нет в ней плоскости. Посмотрела на меня – глазки зеленые… полынные…
Меня всего передернуло. Рванул к ней обнять, прижать, защитить. Только рукой дотронулся, а Светлана уже в крик.
– Не тронь! – вопит. – Не смей!
Я руку одернул. Глаза поднимаю, а она на меня смотрит, как раньше смотрела, со страхом и презрением. И метку мою разглядывает.
– Что, – спросила, – уже отсидеть успел? Или секта какая для сумасшедших?
Сразу я понял, почему рад был, когда она ушла. Чужая она мне. Всегда такой была. Я в полыни иду к смерти, вижу все, понимаю. А она слепая, на ощупь бредет. Прав был Гус, гори он в вечном пламени, разные мы, слепцы и меченые.
А Светлана в сумку руку засунула, копается там, второй дочку за плечо держит.
– Вот. – И бумажку мне тычет. – Распишись тут, я сама с разводом все устрою.
Я чиркнул, а сам глаз от девочки отвести не могу. Она ботиночком ямку расковыряла, красивая такая, настоящая, зрячая. Пусть сама того не знает. Так и стояли: мне Света про бумаги что-то талдычит, а я на девочку смотрю. На дочку свою. Наконец Светлана сжалилась, девочку по плечу погладила, та на нее глазки подняла.
– Давай, Улечка, поздоровайся с дядей…
Я так и обмер. А Ульяна на меня так строго посмотрела и говорит:
– Здравствуйте, дядя!
Никаких больше сомнений не было. Полынью так и повеяло, так и пахнуло ею, не девочка, а дверь туда, на поле, в туман. Милая моя, доченька моя. Пишу сейчас, а слова застревают, царапаются. Если бы я мог ее уберечь! Но каждый сам несет свою смерть. Видит он путь или нет.
Так и распрощались – девочка все ко мне тянулась, Света ее руку из своей не выпускала. А когда их автобус пришел, то я наклонился и поцеловал Улечку прямо в лоб. Теплая, пахнет травушкой горькой. Родная моя, меченая.
Она не отшатнулась. Посмотрела только очень грустно.
– Пойдем, доченька. – Света ее к автобусам, а она стоит, упирается. – Дяде тоже пора идти. Мы к нему, может быть, еще когда-нибудь приедем.
– Не приедем, ма. – Покачала маленькой своей головой, только хвостики задрожали. – Дядя скоро уйдет. Совсем уйдет.
Тут-то у меня сердце и остановилось. Разучилось биться. Я воздух ртом поймать все пытался, но не мог. А Светлана девочку на руки подхватила и как понеслась к автобусу. Испугалась. Словно знала, чего бояться…»
Только сейчас Уля почувствовала, как кружится ее голова. Все тело покрывал липкий холодный пот. Горло пересохло, казалось, что у нее сильный жар, граничащий со смертельным. Может быть, так оно и было.
Может, она уже умерла? Может, никогда и не жила? Может, все это – ее жизнь, полынь, нескончаемые ужасы и мытарства – лишь плод воображения? Может, ее придумал чей-то сумасшедший разум? И если так, то горел бы он сам в этом вечном изнурительном пламени, в который поверг и Улю, и ее отца.
Ульяна сжала листок в ладони, будто это могло хоть что-то исправить. Но когда-то написанное было прочитано именно сейчас. И от знаний этих некуда было бежать. Маленькая кругленькая девчушка с двумя хвостиками увидела в незнакомом дяде смерть. И не испугалась. Чуть расстроилась только, видимо, дядя ей понравился.
Конечно, мать припустила к автобусу! Конечно, она испугалась! Когда растишь ребенка от буйного психа, волей-неволей начинаешь искать в подрастающем отпрыске черты родительского сумасшествия. Искать. И находить.
Сколько лет было Уле во время этой встречи? Как долго Артем жил на полынном поводке Гуса? Когда мать поняла, что она, ее Ульяночка, точь-в-точь такая же, что и маньяк-папаша? Что вообще происходит с ее странной, полынной жизнью?
Вопросы метались в голове подобно детям, играющим в чехарду. И так же, как дети рассыпаются по сторонам, услышав звонок, испарились и ее мысли, стоило только дверному замку щелкнуть, открываясь.
Собачья стая
В декорациях офисного кабинета Гус смотрелся до того нелепо, что Уле стало смешно. Мягкий вытоптанный палас никак не сочетался со стоявшими на нем лаковыми сапогами. Длинный бархатный пиджак на фоне тусклых казенных стен казался таким же неуместным, как и заплетенная в косички с бусинками борода в комнате, где так уныло умирал засохший фикус. Старик больше не выглядел бомжом с вокзала, как и наркодельцом в кожаной куртке, как и добрым аккуратным дедушкой. В этот раз он походил скорее на цыганского барона или старейшего члена мафиозной семьи.
За спиной Гуса маячила служка. Щерилась, дрожала, скалила маленькие зубки, поглядывала через обтянутое бархатом плечо, сжимала в руках мужское пальто, видимо, сброшенное туда Гусом.
– Здравствуй-здравствуй, деточка, – кивнул Гус, меряя Улю пробирающим до костей взглядом полынных глаз.
Страх поднялся, но тут же опал. Ульяна знала, насколько опасен стоящий перед ней, и это знание делало ее почти неуязвимой. Когда страх выбивает пробки, обесточивая тело, все, что остается, – идти в темноте и примиряться с демонами, которые в ней прячутся. Становиться одним из них.
– Я послал к тебе Ксюшу в качестве отеческого жеста, – начал Гус, проходя в кабинет. – Ночь на дворе, холодно, дай, думаю, помогу Ульяне. Пусть приедут к ней, отведут на место, она подарочек-то положит, а я его с утра возьму. Никакой мороки.
Уля застыла на месте, стараясь незаметно запихать бумажки Артема в сумку. Но Гус на нее не смотрел. Он прошел к окну, потрогал вялый листик фикуса и махнул рукой, подзывая служку.
– Водички принеси. Не дело растеньицу помирать, да?
Названная Ксюшей пулей выскочила из кабинета. Ее шаги зачастили по коридору. Гус и Ульяна остались одни.
– Шустрая девочка, а в главном не успела. Третью вещицу мне не принесла, что-то там случилось… Полиция, допросы. Перестаралась девочка, а я разве многого прошу? От следствия я ее, конечно, избавил. Зачем нам такие хвосты оставлять? Теперь ходит, вину заглаживает… – Он помолчал. – Ну так вот. Чехарда, говорят, случилась. Так?
Гус продолжал рассматривать засохшее растение, в его расслабленном облике ничего не изменилось. Вопрос он задал все тем же ровным, безобидным голосом. Но Уля тут же покрылась холодным потом.
– Я… я не знаю… – пролепетала она, вспоминая все ужасы, описанные Артемом.
