– Незнание закона, деточка, не освобождает от ответственности. – Гус покачал головой, пробуя сухую землю в горшке пальцем. – Где там вода?
В кабинет влетела запыхавшаяся служка.
– Вот… – Она ловила ртом воздух, прижимая к боку руку, а во второй была зажата бутылка. – Там на первом этаже только… аппарат… я бежала… Я…
– Ай-ай-ай, Ксения, – поморщился Гус, глядя на нее. – Всегда опаздываешь. Вроде и стараешься, а все мимо.
Одним движением он смахнул с подоконника фикус, и тот рухнул на пол. Стебель сломался, комья земли рассыпались по паласу.
– Приберись тут, – нехотя бросил Гус, поворачиваясь к Уле. – Так на чем я остановился? Ах, да-а-а… Чехарда… – и вдруг оскалился. – Стишок вышел! Ах, да – че-хар-да. Стишки я люблю.
За его спиной упала на колени, сгребая землю ладонями, служка. На щеках блестели злые слезы, рот искривился, плечи мелко дрожали. Уля кожей чувствовала ее страх, ее безнадежное подчинение любому слову, ее отупляющую ломку. Ксюше срочно нужна была доза, и ради нее она была готова сожрать эту землю до последней крупинки, только бы выслужиться, только бы угодить.
Гус проследил Улин взгляд и обернулся. Ксения наклонилась еще ниже. Теперь она была похожа на собаку, прижимающую брюхо к полу перед вожаком стаи. Бедная, голодная, подыхающая сука. Ульяну передернуло. И это не укрылось от глаз Гуса.
– Ксюшенька очень хочет быть нам полезной, да, девочка? – Та часто закивала, не смея поднять головы. – Не будем ей мешать, пусть прибирается.
Он отодвинул стул и уселся, разгладив на коленях полы пиджака.
– Когда я предлагал тебе сыграть в одну незатейливую игру, то не ставил особых рамок. Почему, спросишь ты? Да потому что играющий почти так же слеп, как любой незрячий. Игра и нужна, чтобы меченый узнал свою силу… и чехарда выше его возможностей. Так обычно бывает.
Уля забыла, как дышать. Она вся обратилась в слух. Гус, кажется, был настроен поболтать. И в его словах – насмешливых, пространных – не было открытой угрозы. Он не собирался наказывать Улю. Внезапный фортель, выброшенный очередным игроком, определенно развлек старика. И это внушало надежду. Уля поймала себя на странном желании угодить сидящему перед ней. Удивить его, доказать, что она чего-то да стоит. И от этого стало совсем гадко.
Гус имел над ней власть. Как бы ни заставляла себя Ульяна вспомнить, кто перед ней. Что этот странно одетый старик – сама смерть и чума. Что он – причина ее бед. Но этот голос, эти мягкие движения, это скрытое одобрение в словах… Еще немного, и Уля бы сама упала перед ним на колени, умирая от невыносимого желания быть благословленной его прикосновением.
Ульяна со всей силы прикусила кончик языка. Острая боль прогнала нахлынувший было дурман. И тот притаился на самом краешке ее сознания. А Гус тем временем продолжал:
– Словом, не ожидал я чехарды, Ульяна. И теперь даже не знаю, что с тобой делать. Ты, конечно, вещицу принесла. Да нужна ли она мне такая? Разве тянулась к ней ниточка? Разве полынь тебе указала, где она да как ее раздобыть? Нет! – Он нахмурил брови. – Пустышка, значит. А зачем мне такой подарочек, а?
Ульяна молчала, слыша только, как бешено стучит ее сердце. У окна Ксюша все сгребала и сгребала землю: она ссыпала ее в мусорную корзину целыми пригоршнями, но грязное пятно только размазывалось, увеличивалось от ее рук.
Гус посидел немного, размышляя, а потом решительно встал. Лаковые сапоги скрипнули.
– Ну что ты тут извазюкала все? – прикрикнул он, и служка приросла к месту, жалобно поскуливая. – Надо, девушки, проветриться. Поедем-ка, нас уже ждут.
Ксения тут же вскочила, грязными руками подхватила с вешалки пальто, подала его Гусу. Тот презрительно посмотрел на пыльные следы ее пальцев и скривился.
– Оставь-ка тут.
– Я отчищу! – побелевшими губами прохрипела Ксюша. – Я вам завтра же… Завтра же!
Гус на нее даже не взглянул.
– Ну да… Завтра… Оставь. Другие отчистят.
Из служки будто выбили дух. Она вжала шею в плечи, съежилась, отшатнулась, хватаясь за вешалку. Та зашаталась и упала прямо к ногам Гуса.
– Ксюша-Ксюша, – покачал он головой и вышел в коридор.
А служка осталась стоять, невидяще глядя во тьму за порогом. Уле стало нестерпимо ее жалко. Она выскользнула из-за стола, подхватила сумку и шагнула к замершей девушке.
– Эй, – начала она.
Но служка отскочила от нее, как ошпаренная.
– Пошла ты! – взвизгнула она. – Думаешь, лучше меня? Да он тебя… Да он! Пошла ты! Сука!
Уля не нашлась, что ответить. Служка была готова броситься на нее и растерзать. Это читалось по глазам, поблескивавшим пластмассой, по рваным движениям, по груди, что тяжело вздымалась в такт хриплому дыханию. Еще секунда, и она бы вцепилась в Улю, но помешал далекий окрик Гуса:
– Эй, девицы, я вас ждать должен?
Ксюша дернулась, скривилась, сплюнула Уле под ноги и выбежала наружу. Уля застегнула сумку, из которой выглядывал край исписанной Артемом бумажки. «Круг обязан замкнуться», – писал он на полях разлинованной страницы.
– И круг замыкается, пап, – выдохнула Уля и вышла, прикрыв дверь.
Рюмку она на всякий случай прихватила с собой.
На первом этаже горел тусклый свет. Охранник больше не смотрел ночные каналы в своей подсобке, а стоял у выхода, вытянувшись по струнке. Перешагнувший за середину зрелости, полноватый, в тесной синей форме, он задрал подбородок и сжал кулаки, будто участвовал в параде. Гус подошел к нему и потрепал по шее. Охранник тут же опустил голову и зажмурился. Старик что-то сказал ему, в пальцах мелькнул знакомый серый кругляшок. Мужчина дернулся навстречу, высунул язык, как школьник на приеме витаминок в медицинском кабинете, Гус положил таблетку ему в рот.
Рядом с Улей болезненно всхлипнула Ксюша. Она пожирала взглядом двоих мужчин. Когда Гус шагнул на улицу, оставляя блаженно обмякшего охранника у дверей, Уля подумала: сколько же их на самом деле? Служек, готовых умереть за одобрение старика, за серый кругляшок полынной пыли? Охранники, водители, врачи, адвокаты, строители, предприниматели, бизнесмены, политики. Где прячутся они, проигравшие старику и из последних сил пытающиеся быть ему полезными? Оттягивающие встречу с туманом.
– Иди давай! – зашипела Ксения и схватила Улю за руку.
Было в этом движении столько злобы и желания причинить боль, что Уля вырвалась из липкой хватки и с отвращением процедила:
– Не смей ко мне прикасаться! Поняла, служка?
Девушка застыла на месте. На ее лице, плоском и безжизненном, не читалось больше ни злобы, ни отчаяния. В неверном тусклом свете спящего офиса она показалась Уле настоящим манекеном, забытым кем-то, кто нес его к витрине, но оставил стоять тут. Бесхозным, страшным, неживым.
– Так ее! Так! – Гус даже руками всплеснул от удовольствия. – А то гляди-ка, раскомандовалась. Забыла место свое, да? Молодец, Ульяна, их нужно держать на цепи.
