— Это кто?
— Положите на место, пожалуйста.
— Не, мне просто интересно!
— Это мои коллеги. Бывшие.
— А че — бывшие?
— Я ушла.
— А че ушла?
— Обстоятельства так сложились.
— А уходить зачем было?
— Дайте мне поспать, пожалуйста.
— Ладно, молчу.
Она не положила телефон на место, но хотя бы заткнулась.
— О, симпотный мужик, — она ткнула обломанным перламутровым ногтем в Ивана: — Кто такой?
— Какое вам дело?
— Ну типа просто так.
— Я сплю.
— А это — его телочка?
— Слушайте!
Кого она так назвала?
Дашу.
А Даша — коллега, стилист, даже где-то подруга. Даша очень красивая. Очень, очень, очень красивая. Как все стилисты. Очень неприятно, что Милка выбрала Ивану в партнерши Дашу. Но фишка в том, что Иван тоже выбрал ее.
Я отобрала у Милки телефон.
— Идите к себе в палату, пожалуйста.
— Да уйду, уйду. Что вы все такие скучные-то?
Она быстро оглянулась. Таня спала. Александра слушала в наушниках что-то громкое, при этом печатала что-то со скоростью света. Милка наклонилась ко мне.
— Вот у этой срок мне не нравится. И рыло тоже!
Это она про журналистку Александру.
— Вот посмотришь — она у тебя квартиру забрать захочет!
— Вы отстанете от меня с этой квартирой? Не нужна мне квартира!
— Что ты несешь? Как это — не нужна? Всем нужна квартира! Ну, не нужна будет — мне отдашь, я приму, не боись!
У Милки было совершенно неодухотворенное лицо. Я была уверена, что ребенок внутри влияет на женщину. Но я ошибалась.
— Мила, уйдите.
— Да уже, уже. Слушай, а тя как зовут, я забыла…
— Отстаньте!
— Ну, я на посту спрошу, ладно. Но, ты в натуре, подумай, как хату делить будем.
Она встала наконец.
— А я пока пойду в разведку. Ну, кто-где-когда. Мы ж должны знать конкурентов в лицо…
Уходя, Милка пристально посмотрела на Александру, словно проверяя, насколько у той крепкие нервы и не сойдет ли она с дистанции раньше времени.
Александра обернулась и очень спокойно сказала:
— Какие-то проблемы?
— У меня? Не, у меня нет проблем.
И Милка, очень многозначительно кивнув мне на Александру («Смотри, дивись, какая сучка! Обскачет, и охнуть не успеешь!»), ушла.
Поспать так и не удалось. Пришла санитарка и начала снимать белье. Дело плевое, в общем-то, — белье снять. Это же не надеть. Вчера этими вопросами занималась железобетонная Харон Семеновна, а эта была новенькая, и очень болтливая.
— Девоньки, подъем! Встаем, мои хорошие! Восемь часов, надо, вон, палату проветрить, ножки размять! Встаем-встаем, хорошие! Не залеживаемся!
Новая санитарка была уже довольно пожилой, сухонькой, с мятым, мягким, легко складывающимся в морщинистую улыбку ртом. И она постоянно улыбалась с какой-то патологической широтой.
— Ну, чего лежим, красавица?
— Я не красавица! — сухо парировала Александра. — Во мне сейчас пятнадцать кило лишнего веса, подо мной трещит кровать, у меня раскрошился зуб, разжирели ляжки, мое лицо опухло, пальцы отекли… Так что не надо вот этого популизма!
Санитарка с огромной радостью посмотрела на Александру. И так посмотрела, а потом еще и эдак обошла, посмотрела.
— Да где? Где это, что опухло? Ниче не вижу такого! А что красавица — вижу. Такая мамка красивая будет у кого-то! Не оторваться!
Александра была озадачена. На всякий случай встала и ушла в коридор, оглядываясь. А санитарка не успокаивалась.
— Ну, че, спит Танюшка-то? Танюшка! Спишь?
Она начала дергать нашу бедную Таню.
— Фимочка, можно мне поспать?
— Не, наспишься еще. А давай я, пока моя смена, пройдусь с тобой по улочке?
— Я если пять минут постою, то у меня ноги пополам переломятся.
— Не переломятся, я не дам. Мы с тобой четыре минутки походим, а потом снова ляжешь, только в проветренное. Ну? Давай, девонька, давай! Надо тебе ходить, надо как-то шевелиться, а то что ж такое?
И Таня села. Видно было, что не в радость ей, но села.
А добрая Фимочка обернулась ко мне.
И такой у нее был взгляд сумасшедший, радостный, лишенный вообще каких-то разумных примесей, что я просто без слов встала и тоже пошла гулять.
— Вот молодцы у меня девочки! Вот умницы! Гуляют!
Я бродила по коридору и наблюдала картинки тайной женской жизни. Почти все двери открыты, утреннее включение палат в коридорную артерию идет своим чередом. И почти все беременные лежат. Кто газету читает, кто журнал, кто по телефону разговаривает. Все — на левых и правых боках, и у всех торчат из одежды животы. И все почти животы в мраморе венок, в растяжках, с вытаращенными пупами.
От такого обилия раздутых людей моя реальность начала пошатываться Как-то стало очень понятно, что беременность не такая уж и красивая, как это в художественном секторе утверждается. Давайте честно — она совсем не красивая. Она даже уродливая, пугающая…
Я шла и шла, и видела эти шевелящиеся, гигантские шары тел, и глаза мои отказывались верить в то, что это норма.
А самое ужасное — у меня такой же.
Около пятнадцати лет назад
— Мам, а я красивая?
— Что это с тобой?
— Просто скажи — красивая или нет?
— Секундочку. Я хочу разобраться, почему тебя этот вопрос волнует. Тебя кто-то обидел?
— Нет, я просто хочу знать…
— Женя, ты что-то скрываешь от меня!
— Это ты от меня скрываешь! Я что, такая некрасивая?
— Бедный мой ребенок! И после этого они мне будут говорить, что в классе здоровая атмосфера?
— Мама! Я красивая??!
— Ты НОРМАЛЬНАЯ!
Я никогда не была красавицей. Такой, чтобы самой себе нравиться. Нет, иногда, если выпью лишнего, я могла долго стоять у зеркала, приподняв майку, и рассматривать себя, втягивать живот… Мне даже казалось, что я ничего. Но первые годы своей жизни я была так себе, это точно. Мама требовала от меня каких-то решительных шагов — она-то была всегда в форме, хоть и в мужской скорее, чем в женской. А я метисная получилась. Не то сын, не то дочь. Как-то и груди маловато, а зада — наоборот. И нос у меня горбатый, как питерские мостики. И глаза не голубые.
