Тишина. Степановна на мгновение выглянула из соседней комнаты, но тут же снова удалилась. Я знаю, это позорно и некрасиво — без отца. Я знаю, не смотрите на меня, пожалуйста.
Война зависла, глядя в карту. В ее пальцах подрагивала ручка, готовая написать в графе «отец» хоть что-то.
— Так что — прочерк ставить?
— Ставьте.
Она пожала плечами и несколько раз решительно и надменно что-то зачеркнула. Как хочешь, Ким. Нет — и не надо.
Я бы хотела, чтобы у ребенка был отец, чтобы что-то писалось в соответствующей графе. Я уже очень много часов и месяцев провела, убеждая себя в обратном, и немножко успокоилась. И сейчас я без слез и сердцебиения могу вслух сформулировать — нет отца.
Ну, отец-то есть. Он очень красивый, умный, заботливый руководитель киностудии, творческий и довольно состоятельный. Но у меня нет даже его фотографии. Когда-то давно все порвала. А теперь жалею. Взять уже неоткуда. А малышу хорошо бы увидеть, на кого он будет физически похож. Хотя почему только физически? Он тоже будет умный, творческий. Гены-то передались. Отца нет, а гены остались.
— Пьющий был? — спросила вдруг Война. Она по-прежнему писала, не поднимая головы, и интересовалась просто так, но и не без сочувствия.
— Нет, хороший человек.
— Вот вы молодые пока — такие дурные. Жизнь себе портите. Иди, переоденься в смотровой, вещи свои отдай, у нас хранить негде. Переобуйся. Степановна! Померяй давление женщине!
Статистика навскидку
В России и в Беларуси «внебрачными» рождаются 20 процентов детей. А в Исландии — 65! И что?
Они там, в Исландии, плохо живут? Они замечательно живут!
Седая Харон Степановна молча указала на кушетку, подождала, пока я, кряхтя, повалюсь. О-о-ой, как нелегко укладываться с тяжелым пузом, в котором начисто отсутствуют основные мышцы. И на спине лежать невозможно, ну правда! Позвонки хребта расходятся, расползаются в стороны под весом живота. Для того чтобы успешно лежать на спине, надо лежать на самом деле чуть-чуть на боку, сильно напрягая зад.
Степановна отрешенно замотала на моем пузе датчики и ушла. А я осталась лежать на боку-спине и смотреть на кардиограмму моего существа. Маленькое сердечко. Ты-тых-ты-тых, ты-тых-ты-тых…
Недели через две я уже не буду беременной, а буду молодой мамкой. Недели через две у меня будет РЕБЕНОК. Это непостижимо. Хотя есть нюанс: к присутствию ребенка за несколько месяцев его активного шевеления в животе привыкаешь. Он шевелится, вертится, шалит, кувыркается, ты даже можешь поймать его за пяточку, погладить его голову, которая выпирает бугорком. Ты очень скоро начинаешь понимать, что он есть физически. Живой человечек, каким то чудом помещенный внутрь тебя.
Я уже привыкла к тому, что он есть и мы вместе. Волнует как раз его материализация. На кого похож? Брюнет или светленький? Есть ли у него родимые пятнышки? А ямочки на щеках? Его папа — брюнет с ямочками. Ах, какие ямочки… Вот пусть бы у малыша тоже были ямочки! Я буду печалиться каждый раз, когда на них посмотрю, но зато мальчик тогда получится очень красивый.
Есть ли у него ямочки — вот вопрос.
Ну, и еще один вопрос.
А как это — РОЖАТЬ?
Теперь-то уже точно придется.
Ох, как страшно.
Около шести месяцев назад
— Мам, мне страшно!
— Ну, ничего, ничего! Сейчас медицина хорошая, уже не так над женщинами издеваются…
— Я другого боюсь…
— Ну, и это тоже ничего! Протянем. Я, вон, на вторую смену договорилась, заработаем как-то.
— Нет, не это самое страшное, мама…
Во время беременности у меня как будто глаза открылись и увидели ослепительно черное. Поразительно, как я раньше не замечала, что вокруг бушует беда, и форм у нее миллион? До того, как я влюбилась в отца моего ребенка, пространство было равномерно серое. И вдруг я влюбилась, и эта поверхность выгнулась, ахнула и расцвела.
А потом мы расстались…
И стало черным-черно. И сквозь это черное, прикрывая живот рукой, я вдруг вышла к горящей долине смерти. Меня вытолкнуло прямо на край. Дни, недели, чтобы очухаться, а потом встать, цепляясь за камни, и увидеть, какой же ужас — место и время, где я собираюсь родить ребенка… Пласты боли, чьих-то кипящих слез, дымные участки войн, и крики, и глаза несчастные — и все это пронизано трассирующими сводками новостей, где и что еще случилось. Это мое время, мое и наше настоящее. Как, зачем я рожу своего беззащитного, невинного ребенка сюда, в этот мир?
Я долго выла тогда на краю этой пропасти. Вокруг бушевали ураганы пятой категории, разливались цунами, вулканы перекрывали воздушные самолетные коридоры, люди воевали и воевали без конца, террористы убивали и убивали, маньяки охотились, шпана с окраин резала друг друга ножиками по пьяни, молодые хищные блондинки дьявольски хохотали, ловя лучших мужчин на короткие юбки, экономический кризис расцветал, а листья с деревьев осыпались… Как в этом жить человеческому олененку, на которого реальность начнет охоту в первые секунды его маленькой жизни?
Но, навывшись от души, я утерлась и пошла дальше. Осторожно спустилась к своей маленькой поляне тоски и приготовилась жить так, чтобы защитить моего ребенка. В тот период я сама перестала быть ребенком. Во мне зародились ответственность и страх…
— Я боюсь жить, мама…
— Это токсикоз, Женя. Пройдет.
— Я тебе говорю! Квартиру обещают!.. Так плохо, что у вас только двадцать девять недель! Когда еще такой шанс будет, эх!
Я что, уснула? Пока записывался стук сердечка моего внутреннего человечка, я уснула на кушетке? Клуша, курица…
Медсестра Война пришла отвязать от меня датчики. Одной рукой отвязывала, другой говорила по телефону.
— Да не верю я, что честно будет. Ну, сама, Лиза, подумай! Тут же сколько блатных покруче! Уже давно тую квартиру назначили кому-то из своих! Все, ноги вверх и лежи!
О чем она?
— Вставай, пойдем.
— Куда?
Война засмеялась, имея в виду что я глупа бесповоротно и место мне именно там, куда зовут.
— ТУДА! Да куда сама ломишься? Руку давай!
Очень брезгливо, но крепко ухватилась за мою ладонь и потянула, помогла встать.
— Спасибо.
— Иди, вон, переодевайся. Степановна тебе сейчас в отделение отведет. Откуда ж вас столько сегодня?
Потом она вышла, а в смотровую заглянула другая беременная, уже прошедшая опись.
— Можно? — спросила она, глядя на мой голый живот.
