Вера: Во-во… В общем, я с этой минуты больше Генку не трогаю. Он у меня мужик умный, сам понимает, что да как. А я — нет. Мне сегодня хватило. Я хочу своей жизнью жить, а не за его жизнью подсматривать.
Таня: Очень правильное решение, Вера! Вы молодец!
Вера: Да. Я так решила. Мы, бабы, сами себе все портим. Я как подумаю — это сколько ж он меня терпит с моим-то нытьем? Да ему памятник ставить надо!
У нее зазвонил телефон.
— Да, Геночка, да, хороший мой!.. Спасибо, я ничего. Вот, сидим с девочками, разговариваем… А ты как?.. В смысле? Где с друзьями сидишь?.. И что за друзья?.. Гена, ты где?! Просто скажи, где ты!.. Хорошо, дай трубку другу! Трубку другу дай, говорю!.. Генка! Там у вас бабы, да? Я же слышу!..
И она вышла, чтоб можно было поругаться всласть.
Мы молчали.
Александра (возвышенно): А вот, коллеги, как вам мысль, высказанная Верой, что башка соображала потому, что беременная? Вы как считаете? Беременность влияет на умственную составляющую женщины? И в какую сторону?
Таня: Думаю, коллега, что ум у женщины — величина постоянно малая или постоянно большая и от беременности не зависит. Многое в беременности умом понять нельзя. Поэтому некоторым женщинам природа ум и не выдавала. Чтобы не сдвинулись во время беременности.
Александра: Это вы обо мне?
Таня: Несомненно.
Грустный смех…
Я вышла проведать Веру. Минут десять прошло, а она все еще по коридору гуляет. Увидела ее в дальнем конце коридора у окна. Судя по динамике, ругается.
Зато на посту рядом с дежурной медсестрой стояла, скрючившись, незнакомая беременная. Медсестра писала, потом подняла голову:
— Так, Настя, ты или рожай, или спать иди!
И Настя пошла в палату. Спать.
Роды совсем утратили свой метафизический смысл. Просто отправляются люди рожать в какой-то момент — и все дела…
Я еще прошлась туда-сюда, чтобы тело спортивно развивалось, как у Хайди Клум, постучала пальцем в живот — тире-тире-точка. Малышик ответил сонным хуком — не мешай, мама. Ну, хорошо-хорошо, извини… Вернемся в палату и поиграем в барабан, да? Чур, я барабан.
Уже у самой палаты столкнулась… с телеведущей. Она была в макияже, с мороза. И снова очень пахло цветами.
— Извините, — сказала она вежливо и очень недобро. — Кто-то в моей палате в мое отсутствие копался в моих вещах. Вы не знаете, кто?
— Не знаю, — сказала я ей. И прошла мимо. Мы еще повоюем с тобой, телеведущая.
— Я все знаю про вас, — вдруг сказала она мне в спину. — Все говорят, что вы… В общем, не хотите поговорить об этом?
Я притормозила.
— А что?
— Мне кажется, я могу вам кое-что предложить…
Я обернулась.
— Например?
— Кое-что с моим участием.
— С каким именно?
— Муж готов взять расходную часть на себя… Понимаете? Это в том случае, если вас что-то смущает… Если вы не верите в мои возможности.
— Зато в ваши возможности верит Алина Кирилловна.
— Она просто доктор, я о другом…
— Я не понимаю… Вы хотите мне заплатить, чтобы я…
— Да. Можете понимать это так, — она очень многозначительно улыбнулась. — Я же знаю, что это вы заходили в мою палату и смотрели фото.
— Простите, я сейчас туговато соображаю, я не очень готова с вами об этом разговаривать.
— Конечно, я понимаю. Давайте завтра.
Что за бред? Но она боится меня, это хорошо.
Она готова мне заплатить, чтобы я не претендовала на квартиру.
Александра украсила нашу елочку трофейными конфетами. Теперь был почти праздник — елка. Хайди Клум и конфеты.
— Сюда бы еще деток… Ну, и черт с ними, с мужьями… И их тоже…
Пока Таня и Александра звонили своим, ворковали с детьми, я смотрела в окно. Там топтался совсем молодой папа, бритый, в кожаной куртке с металлом. Время от времени он грел голову ладонями, смотрел в окна четвертого, молчал, мерз, курил, но не уходил.
Нервничает.
Сразу видно — в первый раз рожает.
Среди ночи Фимочка увела Веру в родильное отделение.
30 декабря. ЖИЗНЬ
Снилось, что я — кошка. У меня очень гибкая спина, и я могу лежать на животе, но еще лучше умею забираться вверх по стволу. Я слышу лай. Даже не лай, а рев какой-то, и очень легко, молниеносно поднимаюсь наверх. Шикарное ощущение легкости и безопасности. И на этом сон можно закончить, но тут я понимаю, что где-то внизу остался мой малыш!
Он остался там, где рев!
Мой сладкий!
И я камнем падаю вниз. Просто разжимая руки (или — лапы)… И лечу очень долго и отчаянно, чтобы успеть его спасти. А не спасу, так убьюсь — мне все равно!
И вообще не могу понять, как я сразу о нем забыла? Ругаю себя, и мучаюсь, и никак не могу приземлиться…
Все лечу и лечу…
— Алло! Женя! Женя!
— Мам, ну зачем так рано?
— Нечего себе рано? Семь утра! Порядочные люди уже встали давно!
— Я непорядочная, ты же знаешь… Дай поспать, а?
— Женя, скажи мне честно, ты еще не родила?
— Н-нет, вроде…
— Мне просто сон какой-то странный снился. Ну, хорошо. Что тебе принести?
— Принести мне счастье.
— Это к аисту.
Я не успела уснуть вторично — пришла Анжелика Эмильевна с уколами.
— Ну, что? — спросила она, оглядываясь на спящих Таню и Александру, — вы еще меня никому не показывали?
— Нет. Пока не было случая.
— Ну, ничего. Я подожду.
Она меня колола, а я на нее смотрела. Вот она — разлучница. Что я к ней испытываю? Да ничего.
Потом пришла Харон Степановна, собрала себе табунчик беременных и погнала подземными переходами в диагностический корпус. В этот раз мы шли в паре с Милкой:
— Верка наша вчерашняя, ревнивица которая, родила мальчика, 3 500. Назвала Геннадием, в честь папы.
— Счастья им.
— Ага, я тоже так сказала. Ну, вчера вечерок знатный получился. Слышь, а ты почему все время одна?
— Я не одна. Я с животом.
— А где твой муж?
— Милка, можно я не буду отвечать?
— Нельзя.
— Я не буду отвечать.
— Кто кого бросил? Ты его или он тебя?
