— Ну, только тихо! И в маске, хорошо? А то…
— Конечно.
Она, хромая, провела меня в свою палату.
Аскетизм, никаких тебе елок, но это — такая ерунда. Главное и еще раз главное — в палатах рядом с кроватями — прозрачные кювезики-каталки, в которых спят или шевелятся ОНИ.
Маленькие краснолицые гусенички.
Пока со спеленутыми крыльями, пока еще безресничные, скорбно сморщенные — ну, шутка ли, вот так вот в одночасье переместиться из одного мира в другой… Это покруче американских горок…
— А вот мой Генка.
Крошечка со слюнкой-пузыриком. Вера мизинцем тронула этот пузырик…
— Как невероятно. Как это невероятно… — я чуть не плакала.
— Ну, сами скоро на руках держать будете. Вы, главное, сразу к груди прикладывайте. Им мамкино молоко с первой секунды надо. И с собой просите оставить. Пусть привыкает, пусть грудь сосет. Тогда и у вас молоко скорее заработает, и ему хорошо. Ну, и приятно. Это я так. Как женщина женщине.
— На мужа похож?
— Ну, а на кого же? Такой же красавец. В папку.
— А что это у него на носу?
На маленькой пимпочке Генки — розовое пятнышко.
— Это типа родимого пятна. Гемангиома называется. В народе зовут «поцелуй аиста». Должно пройти к году.
Я не могла насмотреться на Генку, которому… сколько? И суток нет?
Человечек.
Чуть больше трехлитровой банки с огурцами…
В палате были еще несколько женщин-девушек. Все одинаково усталые, бледные, со сдутыми животами. Больничные сорочки, которые и пошиты были с расчетом, что будут в районе живота топорщиться, болтались, как хотели.
И все девушки-женщины разговаривали по телефонам.
О-о-о… Это были жесткие разговоры.
— Вить, ты мне прокладки купи! С пятью капельками. Ну, как это — как ты поймешь, сколько там капелек… Они нарисованы будут!.. Ну, у продавцов спроси!.. Ничего с тобой не станет, купишь!
— Паша! Йогурт только без красителей! Да, невкусный который! Сухарики еще притащи, воду без газа. Колбасу не покупай, пока нельзя мне колбасу. Просто сфотографируй, я хоть посмотрю на Новый год!
— Валик! Подгузники бери самые маленькие! Поищи такие, чтобы дышали! Нет, Валик, не жабрами! Они чем-то другим дышат! Дошутишься! В следующий раз сам рожать будешь!
— Надо мне тоже Генке позвонить! — призадумалась Вера. — А то гуляет где-нибудь, пока я тут. Я его знаю…
— Да, звоните, я не буду мешать.
Я уже почти ушла, глупая. В последний момент вспомнила о бабушке, которая внучку ищет. И как-то уже без труда ее, внучку, нашла. Ира оказалась огромной девахой, раза в два превосходящей бабушку по всем направлениям.
— Ну, бабуся… Я ж сказала, чтоб не бегала сюда. Ладно. Есть у вас телефон с собой?
— Есть.
— Сфоткайте малую. Бабуле покажете, ладно?
— Покажу.
— Только сотрите потом. Нельзя их фотографировать, пока маленькие. Сотрете?
— Хорошо, сотру.
Потом я вернулась на свой расслабленный первый этаж, к своим драгоценным подругам.
Анжелика Эмильевна одолжила мне свою чебурашковую шубейку, сапоги, шапку. Это все мне, беременной, было мало, но ничего.
Я вышла во двор, прямо к нашим окнам, и на секунду вдруг оказалась будто в другой стране.
Это было так странно: я же прожила в этом мире, снаружи роддома, большую часть жизни, но сейчас здесь — как будто в первый раз.
Шумно так, суетно, весело, громко. Все переливается, люди, которых мы видели из окна, теперь рядом.
И наш роддом — наш космический корабль. Окна светятся, всюду жизнь. Вот первый этаж с торчащими из-за штор овощами-беременными. Вот технический второй, там темно. Вот загадочный третий — там горят только несколько окон. И в этот момент там кто-то рожает. А вот четвертый. И там силуэты счастливым мамок, и время от времени кто-то поднимает к небу свою гусеничку, как тост за здоровье жизни. А те, кто не поднимает и просто пялится на родню внизу, те все равно часто-часто смотрят назад. И понятно, что там их ждут.
Бабулька совсем замерзла, но не ушла.
— Это вы Иру Рачковскую искали?
— Я, милая!
— Вот, она вам прислала фото правнучки!
Бабулька долго подслеповато всматривалась, улыбалась, кряхтела, пыталась пальцами пощупать личико малышки.
— Ничего не поняла, — сказала она, возвращая телефон — Но, вроде, на Иру похожа. А как она там?
— Очень хорошо. Передавала вам привет и сказала, что вы для нее — самый дорогой человек.
Пауза. Петарды.
— Ну, и ладно… И ладно… И слава Богу…
Бабулька протерла глаза и побрела прочь, в темноту уходящего года.
А я стояла под лохматым снегом, от которого отвыкла, который меня обнимал и целовал сейчас, как будто любил всю жизнь.
И ревела.
И мне все равно было хорошо.
— Женя?
— Да, Тань, встаю.
— Я надолго. Мне по-большому, извини…
— Ничего, подожду.
В темноте сверкали огни праздника. Была уже глубокая ночь, но внешний мир это не смущало, Новый год отмечают недельной бессонницей, это все знают.
Около двадцати пяти лет назад
— Что ты хочешь попросить у Деда Мороза, Женечка?
— Жареную курочку и куклу с туфельками.
— А еще что?
— А что, Дед Мороз еще что-то может?
— Ну, понимаешь, у нас в семье два Деда Мороза… И второй вдруг неожиданно вспомнил, что Новый год и что он не сделал тебе подарок.
— Тогда… Тогда я хочу себе большую семью, как у Оли с первого этажа! Им так весело всегда!
— Там пятеро детей, Женя!
— Ну, подарите мне хотя бы трех! Ну, мамочка! Пожалуйста!
— Думаю, этот подарок только ты сама сможешь себе сделать. Давай попросим что-то еще.
— Ну, тогда… тогда можно тапочки, которые светятся, если наступить…
У Тани пошла носом кровь, но мы не стали будить Анжелику Эмильевну. Таня умела сама справляться с такими мелочами. Минут через десять все снова было тихо-спокойно.
Но не спалось.
— Алина Кирилловна сказала, что я сегодня могу родить…
— Так это же здорово, Женя!
— Да. Но страшно. Как будто она про эшафот сказала.
