— Нет! Нет, Скиф! — закричала Медуза, останавливая новую стрелу, готовую к полету.
Мальчишка послушал ее. Однако вместе с двумя своими братьями подбежал к матери, заслонив собой, держа оружие наготове.
Посейдону на мгновение показалось, что перед ним Хризаор: три мальчугана были похожи друг на друга, как капли воды, только вооружены по-разному. Один из братьев Скифа держал короткий меч, предназначенный для ближнего боя, другой опирался на копье с широким наконечником. Конечно, это был не Хризаор, хотя внешнее сходство угадывалось, ведь и у Хризаора, и у Скифа с братьями была одна мать — Медуза.
Горло Посейдона перехватило спазмом. Еще мгновение назад он хотел рыдать у ее ног, а теперь все слова застряли горьким комом нечаянного разочарования в связках.
— Мне рассказывали о трех сыновьях Геракла, — сипло произнес он.
— Но ты не мог допустить, что я стану женой героя, — закончила за него Медуза; снисходительная улыбка коснулась ее губ.
— Скиф, отведи братьев к морю, — велела она старшему сыну, но мальчишка не сразу подчинился. Он внимательно посмотрел на мать, перевел суровый взгляд на пришельца. — Все в порядке, — с ласковой улыбкой заверила его Медуза. — Этот несчастный не опасен.
— Он будет героем, — заметил Посейдон, когда братья скрылись в пещерном сумраке.
— Он будет царем, — гордо произнесла горгона. — И у него будут свои боги.
— Новый пантеон? — Атлантид криво усмехнулся. — Нет ничего могущественней Олимпа.
— Здесь Олимп безвластен. Зачем пришел?
Посейдон присел на край чаши источника. Она осталась стоять, будто подтверждая нежеланность его визита и скорый уход.
— Как ты могла? — прошептал он после некоторой паузы. — Как ты могла? Геракл — убийца, тупой дуболом. Это он отсек головы нашим близнецам, нашему Хризаору.
— Твоему Хризаору, — уточнила Медуза.
Его глаза расширились от изумления.
— Да, я мать Хризаора. Но взял ли его отец Посейдон меня своей любовью? Нет! Он просто использовал меня, как подстилку! Просто так, из очередной прихоти своего божественного естества! — Ее голос сорвался в крик, глаза полыхнули гневным зеленым огнем.
Он молчал, глядя на бурунчик родника среди каменной чаши. Все не так, все не то! Она должна быть раздавленной, несчастной, потерявшей смысл жизни, смысл существования, но… О боги! Будь проклят весь гордый род титанов!
Атлантид взглянул на нее исподлобья. Царица! Каждая из них царица: непокорные, упрямые, неустрашимые. А Медуза повелевает ими, и так будет всегда. Ее сила за пределами понимания обычных людей, да и не всем богам она понятна.
— Все не так? — прочла она в его взгляде.
Он был разбит, раздавлен еще до того, как ступил на палубу «Коня морей», чтобы плыть к этим берегам. Гермий его предупреждал, но, поддавшись желанию, он поступил как поступают все Крониды — по-своему, повинуясь собственному желанию.
— Тебе надо было послушать Гермия, — как эхо его собственных мыслей прозвучали слова Медузы.
И тогда Посейдон сделал то, чего не делал ни перед одной из женщин, будь она хоть трижды богиней и четырежды царицей. Он опустился перед ней на колени.
— О, великая царица, достойная имени бессмертной богини, — начал он шепотом, еще стыдясь собственных слов. — У твоих ног я прошу об одном: прости. Прости меня! — воскликнул он. — Прости мне унижение, прости мне насилие, прости мне предательство! — кричал Посейдон, чтобы заглушить в себе голос рассудка, расчетливого божественного ума, пытающегося усмирить поток раскаяния трезвыми доводами.
— Мне нет оправдания! — каялся Кронид. — Ни молодость моя, ни божественное происхождение, ничто не может служить мне оправданием в том насилии, которое я совершил над тобой, о царица!
Прижав стиснутые руки к груди, ошеломленная Медуза слушала его речи, не веря происходящему. В ее глазах смешались растерянность и страх: никто и никогда не мог сказать, что видел кающегося олимпийца, тем более поведать, что бог раскаивался перед человеком в причиненном ему, смертному, зле.
Посейдон взглянул на горгону. Его лицо дергалось, губы тряслись. Царица вдруг поняла, что атлантид рыдает. Первым ее порывом было желание простить его, поднять с колен, прекратить это унижение. Однако тогда пришлось бы принять его предложение и стать его супругой. Верность богов своим женам известна всем, а Посейдона тем более. Медуза нисколько не сомневалась, что скоро надоест своему мужу и будет вынуждена вернуться на остров к сестрам грайям. Быть обманутой женой, пусть даже на самом Олимпе, — участь не для нее.
Значит, его надо отвергнуть, стать самым ненавистным врагом повелителя Атлантиды. Могущественный враг! Сколько их было, сколько будет? Число не имеет значения: врагов не считают, их бьют!
Растерянность и страх сошли с ее лица. Медуза стала такой же спокойной, умиротворенной, как несколько минут назад.
— Не молчи, — прохрипел он, стуча зубами от беззвучных рыданий. — Самое страшное, когда ты молчишь.
— А когда я кричу и сопротивляюсь, это тебя заводит, — устало произнесла она. — Ты мне сам об этом говорил, хохоча в лицо, выкручивая руки за спину. Помнишь?
Посейдон взревел раненым зверем. Горькая обида и смертельная тоска прозвучали в том громогласном крике.
Его рык, способный заглушить самый лютый шторм, эхом пронесся по пещере и вырвался наружу. Ошеломленные грайи отшатнулись от входа, опустили оружие.
— Я его предупреждал, — вздохнул Гермий, убирая свой меч в ножны.
— Она убила его, — прошептала Энио.
— Пронзила ножом, — эхом откликнулась Пемфредо.
— Лучше бы оскопила! — прошипела Дино.
Гермий печально покачал головой: Форкиды по-прежнему были безжалостны к врагам и ненавидели Кронидов, истребивших их род.
— Он жив, но пронзен насквозь, — сказал посланник богов. — Я предупреждал его.
— Медуза добьет его.
— И бросит тело в море.
— Нет. Лукавый говорит о другом. — Прищурив глаза, Дино неустанно следила за Гермием, будто ожидая нового подвоха. — Ведь так, Гермий?
В зеве пещеры появился серый силуэт человека. Он шел тяжело, как пьяный или смертельно раненный. Посейдон чувствовал себя именно таким. Пробитая словами Медузы грудь ныла тяжелой обидой, зияла язвой горечи, в которой сбивалось с ритма униженное сердце Кронида.
Его взгляд был страшен. Грайи невольно вновь подняли оружие, чувствуя смертельную угрозу. Атлантид захохотал, обращая лицо к яркому летнему небу, и прыгнул навстречу клинкам, презирая их острую сталь.
Гермий едва успел схватить его сзади, насильно оттянуть от суровых воительниц, готовых к лютому бою с обезумевшим богом, коим был Посейдон в ту минуту.
— Пусти! — взревел атлантид, пытаясь высвободиться из крепких объятий. — Пусти! Уничтожу, мерзкий предатель!
