— Если бы ты успокоился, то почувствовал бы мое намерение ударить, — продолжал наставлять дед. — Или молитву забыл?
— Нет.
Дед был во всем прав. Макар, понимая это, все равно злился на старого Федора, на себя. Издевается: молитву забыл.
— Отче наш. Иже еси на Небеси… — забубнил внук из ехидства.
— Не вслух, неслух! — Дед стукнул палкой об деревянный пол беседки. — Перестань себя жалеть и ерничать. Ты шо, балбес?
Макар прикрыл глаза, усмирил дыхание и бьющееся от обиды сердце. Прислушался к звукам, ощутил на лице дуновение ветра. Хорошо! Тренированное тело вспомнило отработанное бесчисленными упражнениями состояние покоя, расслабилось: руки повисли вдоль тела, голова опустилась на грудь. С первыми словами молитвы тепло окутало обнаженные плечи, словно Макар окунулся в чистую воду. Улыбка коснулась губ.
Он не знал, что заставило его поднять правую ногу и развернуться. Когда открыл глаза, дедова палка била концом в грудь. Макар с ленцой в движении скользнул в сторону и оказался за спиной Федора. Поединок длился секунды три и закончился победой деда — палка достала внука поперек спины.
— Достаточно! — остановил внука Федор.
Макар вытянул руки по швам и поклонился.
— Свободен, — пробурчал дед.
Похвалу от деда внук слышал очень редко, но Макар знал точно: недовольство наставника — лучшая награда за выученный урок. Чувство легкости и просветления — иначе не назовешь — теперь не оставит до самого вечера, и если после фильма придется столкнуться с парнями из Укромного, то… будет неплохая тренировка в боевых условиях.
— Чтоб сегодня кино без драк, — предупредил дед, глядя ему прямо в глаза.
— Как скажешь, деда, — пожал плечами внук. Откуда он знает?
Когда Макар убежал, в беседку поднялась Клавдия Ивановна — невестка Федора Зотова, мама Макара. Женщина села за стол, расстелив перед собой газету. Гречневая крупа с шелестом высыпалась из пакета на газетину.
— Зачем вы так, папа? — Ей не нравились наказания палкой. — Мальчишка ведь совсем.
— К чему заводить старый разговор, Клавдия, — вздохнул старик. — Талантливый он у нас, а талант в узде держать надо, если поймет свои силы — зарвется.
Мать заправила выбившуюся темно-русую прядь под ситцевый платок, принялась за крупу.
— Чтоб он так в школе учился, как вашу науку учит, — негромко произнесла она.
— Я жизни учу…
— Сверстников лупить?
— За это наказую, — твердо ответил дед, недовольный тем, что его перебили. — Видела, сколько он читает? Думаешь, случись кургану проснуться, он пройдет мимо?
Женщина вздрогнула, испуганно взглянула на свекра.
Старик вздохнул: слишком уж Макар на мать похож — глаза карие с длинными ресницами. Потому Клавдия любила его больше старшего и, по мнению деда, баловала больше меры.
— Господь с вами, папа!
— Вот тогда и пригодится моя наука, — устало произнес Федор. — Пойми, дочка. Макарке сейчас пятнадцать, а он уже может то, что я только к двадцати усвоил.
Клавдия Ивановна принялась за гречку, проглотив слезы. Федор, казалось, заснул, сидя на табурете, с наслаждением вдыхая терпкий запах цветущей черешни. Беспокойная синица влетела в беседку. Женщина охнула от неожиданности, а птица прыгнула на плечо старика, крутанулась на месте, словно приглядываясь к человеку, и скакнула на руки, лежащие поверх навершия палки.
— Чик-динь! Чик-динь!
Федор приоткрыл глаза. Легкая улыбка коснулась губ старика…
Макар вышел на кухню за «федоровкой». Здесь дым стоял коромыслом — Ковалев задумчиво курил в полном одиночестве.
— Ну, чего там? — спросил он, глядя на друга, как на факира в цирке.
— Все то же, — буркнул Зотов, отливая в стопочку глоток эликсира. — Окно открой — дышать уже нечем.
Когда он вернулся в комнату, Люба по-прежнему сидела на диване, упершись локтями в колени и низко опустив голову. Она распустила волосы — темные волны спадали на плечи, скрывали лицо. Макару стало жалко бестолковую девчонку: натворила всякой всячины, чего на ум пришло, да еще дух чужой подцепила. Неизвестно, как его извлечь и что из этого выйдет.
Он присел перед девушкой на корточки, дрогнувшей ладонью — вдруг ударит по руке, закричит: не прикасайся! — убрал волосы с ее лица. Люба смотрела с укором, в уголках глаз блестели слезы. Горячей ладонью Макар вытер влажные щеки девушки, она отпрянула, откидывая волосы на спину. Курганник смутился. Надумал нежничать.
— Выпей, — предложил он.
— Не надо меня жалеть, — сглатывая слезы, с болью и обидой в голосе, ответила Люба. — Если все кончено — так тому и быть.
— Выпей, — повторил Макар, не желая возобновлять разговор.
Девушка дрожащими пальцами приняла стопку, глотнула «федоровки».
— Вот и хорошо, — одобрил Зотов. — Прости, если… что не так.
А «не так» все. Все не так, потому что не по-ее получилось, не по-Любиному, хотению-повелению…
Когда девушка ушла, Зотов плюхнулся на табурет, водрузив на кухонный стол литровую бутылку с вишневой настойкой.
— Как все прошло? — поинтересовался Виктор, наблюдая, как Макар вытирает пальцами чашку.
На слова друга курганник кивнул, налил себе вишневки и, немного поразмыслив, предложил:
— Пить будешь?
Выглядел он рассеянным и усталым, глубокая морщина пролегла меж бровей — Зотов думал сейчас о чем-то своем.
— Не откажусь, — пожал плечами Виктор. — Только с закуской.
— Да вот салат… — Макар придвинул к нему миску, — еще есть.
Ковалев поморщился:
— Там были пальцы Спиридоныча.
— А-а-а, — произнес Макар, плохо понимая, при чем тут пальцы Спиридоныча. — А-а-а! — До него наконец дошло. — Тогда салат мой, а ты возьми в холодильнике чего пожелаешь.
Не дожидаясь, пока друг сварганит закуску, курганник выпил вишневки, занюхал светлыми волосками на правой руке и задумчиво уставился в чашку, словно не понимая, как это она так быстро опустела.
— Так, — Виктору пришлось налить себе самому, выпить в одиночестве, и теперь он грыз ломтик сыра, — чего у вас было?
— Да чего там было, — задумчиво произнес Зотов. — Не пойму: такое впечатление, что эта дурища нашла где-то старинное зеркало и посмотрелась в него.
— Ну и что? — Виктор хмыкнул. — У нас в офисе старинное зеркало висит. Здоровенное такое. Конец прошлого века — не хухры-мухры. Шеф перед ним любит хорошиться. — Ковалев облизнул губы, склонился к Макару, желая выдать страшную тайну. — Говорят, он перед зеркалом тем Дашку Ларич — у нас одна фифа бестолковая — пялил.
